Кантонисты

Флисфиш Эммануил

Начиная с Павла I и при преемнике его Александре I евреи, вместо службы в армии, несли денежную воинскую повинность. Официальным мотивом их освобождения было то, что военная служба будто бы противоречит требованиям еврейской религии. В действительности же верх брали соображения казны. Как ни трудно было еврейскому населению при его бедственном материальном положении выплачивать этот довольно крупный налог, оно смотрело на освобождение от рекрутчины как на великую льготу. За каждого рекрута, приходившегося по разверстке на долю евреев, кагалы платили установленные законом 500 рублей, наравне с русскими купцами, также освобожденными от воинской повинности «в натуре». В отношении евреев Николай I решил внести изменение, приказав немедленно изготовить

соответствующий законопроект. Общегосударственную повинность для людей, лишенных гражданских прав, царь хотел облечь в совершенно исключительную форму.

Относительно целесообразности поспешного введения рекрутчины для евреев во всем ее объеме возникли разногласия среди министров и членов Государственного совета. Высшие сферы России не могли привыкнуть к мысли, что евреи будут допущены в русскую армию. Правитель Западного края Новосельцев доказывал, что эту нацию нужно постепенно «приготовить к такому коренному перевороту». Все доводы, однако, ни к чему не привели. Воля царя была непреклонна. Он не допускал возражений в деле, которое для него было решенным. Его раздражала медлительность канцелярии, собирание статистических сведений. Потеряв терпение, Николай I попросту приказал министру заготовить ему для подписи указ о рекрутской повинности для евреев.

Роковой указ был подписан 26 августа 1827 года. В предисловии к нему было сказано:

«Считая справедливым, чтобы рекрутская повинность к облегчению наших верноподданных уравнена была для всех состояний, на коих сия повинность лежит, повелеваем: обратить евреев к отправлению рекрутской повинности в натуре. Сбор денежный на них, вместо общей повинности сей положенный, отменить, Мы уверены, что образование и способности, кои приобретут они в военной службе, по возвращении их из оной после выслуги узаконенных лет, сообщатся их семействам для вящей пользы и лучшего успеха в их оседлости и домашнем хозяйстве».

К указу был приложен «Устав рекрутской повинности и военной службы», который был совершенно противоположным «уравнению повинности»: в этом уставе было специально оговорено, что «Законы и учреждения общие не имеют силы для евреев, если они противны специальному уставу».

Исключительность еврейской рекрутчины особенно бросалась в глаза. С ужасом узнавали они о статье 8-й устава, гласившей: «Евреи, представляемые обществами при рекрутских наборах, должны быть в возрасте от 12 до 25 лет». Ее дополняла другая статья (74): «Евреи малолетние, то есть до 18 лет обращаются в заведения, учрежденные для приготовления к военной службе». Из христиан в кантонистские школы принимались сыновья солдат, находившихся на действительной службе в силу аракчеевского принципа, что солдатские дети принадлежат военному ведомству. Еврейских же мальчиков приказано было брать из всех семейств. Вдобавок было заявлено, что 6-8 лет пребывания в кантонистских школах не засчитывается, когда дети, достигнув 18-ти лет, перейдут на действительную службу в армию на 25-летний срок.

О том, что происходило в петербургских бюрократических сферах накануне введения натуральной воинской повинности для евреев, мы находим сведения в записках чиновников министерства внутренних дел Ципринуса и Аристова. Ципринус служил в I отделении министерства, где подготавливался соответствующий материал.

Вот что пишет в своих воспоминаниях этот чиновник:

«Так как часть империи, в которой исключительно позволено было жить евреям, находилась под главным начальством Константина Павловича — наместника Царства Польского и главнокомандующего всего Западного Края, то несмотря на твердую волю Государя ввести эту меру немедленно, высшие государственные приличия требовали, чтобы об этом было сообщено его Императорскому Высочеству на его заключение. В таком смысле отправлен был отзыв министра к великому князю. Вскоре от него получен был ответ, что дело это он поручил сенатору Новосильцеву по ближайшей известности

ему быта жителей и вообще знакомства с жизнью Западного, Юго-Западного краев и белорусских губерний, и что соображения сенатора по этому вопросу он, великий князь, не преминет сообщить министру, который в свою очередь сообщит эти соображения Николаю I.

Царь не делал тайны: все знали и рассуждали о предстоящей рекрутчине евреев. Последние давно уже знали о том, что для них готовится; они имели в Петербурге своих агентов, чтобы отвратить удар или хотя бы отсрочить его. И они, вероятно, успели в этом, если бы это не была мысль самого государя и его непреклонная воля. Евреям очень не хотелось давать рекрутов. Благодаря широко в то время развитому взяточничеству чиновников, они успевали скрывать численность своего населения наполовину, так что и двойная подушная подать не была в сущности двойной, особенно, когда недоимка с них по тем же причинам никогда не взыскивалась исправно.

В то время ко мне довольно часто приходил еврейский сановник, раввин из Гродненской губернии Мордух Лейбович. Это был человек довольно образованный и по-своему ученый. Он привез мне письмо от кого-то из тамошних. Я пригласил его бывать у меня и мы часто беседовали с ним по целым вечерам о религии. Он был мне очень полезен в моих изысканиях в еврейской мистике, которую я изучал, и разъяснял мне некоторые вопросы. Так началось между нами сближение, а со стороны Мордуха — откровенность. Он даже мечтал, кажется, что переспорит меня и обратит в свою веру; и я, чтобы больше от него выведать, оставлял его в этой мечте.

Так как военная повинность с евреев была предметом общих толков, то мы часто о ней говорили. Мордух был большой антагонист этой меры, называл ее несправедливой, крайне притеснительной и был уверен, что она вовсе не осуществится, или не скоро будет приведена в действие, а тем временем, говорил он, обстоятельства могут совсем измениться. По его мнению, если бы кто хорошо объяснил государю всю суть дела, то он, верно, отказался бы от своей мысли.

Я, конечно, не говорил, что делается в министерстве, но видно было, что Мордух был одним из петербургских агентов и без меня знал все, но был настолько деликатен, что не искушал меня. Когда я подшучивал над ним, говоря, что один из его сыновей будет солдатом, то Мордух всегда с таинственной миной отвечал: «Ну, абацым» (увидим).

Между тем проходили недели, прошло их шесть, а пресловутые «соображения» Новосильцева о еврейском вопросе, обещанные великим князем не присылались.

Государь нетерпеливо при каждом докладе спрашивал об этом министра и велел делать повторение. Великий князь отвечал, что сенатор собирает необходимые данные на месте. Прошло еще около трех недель, и, наконец, в одно прекрасное утро государь велел министру, не дожидаясь более, заготовить к подписанию его величества указ сенату о сравнении евреев по рекрутской повинности с другими отправляющими сословиями, и меру эту привести в действие при первом общем наборе.

На другой день после того, как был послан указ, пришел ко мне раввин. Я нарочно завел разговор о рекрутстве евреев и увидел, что он ничего не знает. Он опять с усмешкой сказал свое вечное «абацым». Так как уже не было повода для дальнейшего хранения пресловутой канцелярской тайны, то я сказал Мордуху, что дело кончено. Я не полагал, что это произведет такое впечатление на моего старозаконного гостя. Это было нечто ужасное: он весь задрожал, глаза его закатились, он почти упал в обморок. Ему подали воды. Приступ разрешился жалобными воплями и рыданием. Вслед за этим произошла в нем внезапная перемена: он встал, лицо его страшно искривилось. Он стал большими шагами ходить по комнате и кого-то ругать. Я дал ему успокоиться и спросил: