Кантонисты
Шрифт:
Мерзость злоупотреблений была очевидна для всех, но с формальной стороны все обставлялось как полагается. Не хватило ни мужества, ни охоты заступиться за слабого и угнетенного. Из-за сознания полнейшего бессилия приходить на помощь несчастным, тупело чувство сострадания. Притуплялась впечатлительность и в доступном состраданию сердце. Ужас и отчаяние господствовали в еврейских домах. Наборы были частые и производились с невероятной строгостью, а рекрутов почти никогда нельзя было получить. Не хватало очередных — брали неочередных, запасных, кого только могли, лишь бы не было недоимок в наборе. Наборы сопровождались раздирающими душу сценами. По всем еврейским городам и местечкам стоял стон. Страшные картины повторялись изо дня в день в течение 6-8
Чуткая душа народа улавливала истинную цель нового указа, приводившего людей в содрогание. Еврейская масса страшилась рекрутчины еще и потому, что она, как впоследствии подтвердилось, исполнялась в самой суровой форме, жестоко и варварски.
Как только в «черте» распространился слух о предстоящем указе, всех охватило необычайное волнение. Население недавно только вступившее в состав Российской империи, жившее своими обычаями, обособленное, отчужденное от российского народа и, вдобавок, граждански бесправное, не могло мириться с перспективой долголетней службы, которая оторвет детей от родного очага, привычного уклада жизни и бросит их в чуждую им среду. Поэтому один только слух о намерении правительства брать малолетних рекрутов создал панику среди еврейского населения и заставил его принять все меры, чтобы воспрепятствовать приведению в действие рекрутского указа.
Историк С. Фин в своей книге «Воспоминание о Вильне 20-х и 30-х годов» так описывает канун первого набора. «Трепет и смятение охватили всех. Заправилы еврейской общины города установили всеобщий пост, призывали к молитве. Народ стекался в синагоги, чтобы излить свою душу в слезах и молитвах. Толпами отправлялись на кладбище, чтобы поведать праведникам, покоящимся там в могилах, о надвигающемся на еврейский народ несчастье и просить их о заступничестве. Так прошло в плаче, стенаниях и молитвах семь-восемь недель, покуда не получился подписанный царем указ о рекрутчине.
Наступили осенние праздники. В предпоследний день праздника в Вильне разнесся слух о том, что государь отменил свое распоряжение о рекрутчине для евреев. Все поздравляли друг друга, но едва кончились праздники служители общины вместе с солдатами рассыпались по городу, чтобы забирать всех тех, кого наметили для рекрутской очереди. Город огласился воплями и рыданиями. Оказалось, что заправилы умышленно распространили ложный слух, чтобы предупредить укрывательство и бегство тех, кто подлежал сдаче в солдаты».
Военная служба должна была стать для евреев средством приобщения их к православию. Этой цели в особенности предназначались Военные кантонистские школы. Институт кантонистов — это детище тогдашнего крепостного права, к которому менее всего было причастно еврейство, не имевшее ни крепостников, ни крепостных. Поэтому решение русского правительства являлось присвоением произвольного права на детей незакрепощенных жителей.
Русские кантонисты были детьми солдат и военных поселян. После того как крепостные отцы были отданы в солдаты, они стали собственностью военного ведомства и, как доказательство, государство брало на себя содержание солдатских жен и их детей. Относительно же евреев было решено брать кантонистов из всех общественных групп и цель, которая при этом преследовалась, не совпадала с той, которая была в отношении русских. Здесь цель была совсем иная. Предполагалось, что в кантонистских школах можно будет окрестить еврейских мальчиков в массовом порядке: при первом физическом или даже психологическом воздействии они откажутся от своей веры и от своего народа. Психике еврейской массы было невыносимо свыкнуться с тем будущим, которое было уготовлено их детям. Еврейские общественные деятели стали ходатайствовать перед сановниками для отвращения беды. Очевидно, не обошлось без денежного подкупа, но все было напрасно.
В дальнейшем, как показали события, значительное количество мальчиков
Еврейским мальчикам суждено было испить до дна чашу сурового милитаризма николаевского времени.
Они терпели как парии среди париев — как русские бесправные граждане и как евреи, по отношению к которым все дозволялось. В отношении их был создан ряд ограничений. Мальчиков делили на две группы: оставшиеся в еврействе и перешедшие в православие. Первые подвергались различным правовым ограничениям, но не в стеснениях таились ужасы, наполнявшие жизнь этих многострадальных детей. Пытки, которым ближайшее начальство подвергало их, чтобы заставить перейти в православие, были невыносимы. Школа-казарма с ее суровой дисциплиной была призвана по-новому формировать юношей, создать из них новое поколение, освобожденное от национальных черт, вполне обрусевших и, конечно, окрещенных. А затем, после кантонистской школы 25-летняя солдатская служба... Эта служба выкраивала из жизни полосу из «счастливой» юности и начинающейся старческой дряхлости. Сколько скорби и слез вызывала она у коренного русского населения! Тем более она должна была быть тяжела русским евреям двадцатых годов. Им чужды были казарменные порядки, непривычна солдатская выправка и уж совсем страшны были шпицрутены, палки, тумаки, кулаки, зуботычины, раздаваемые начальством за малейшие погрешности в осваивании военной муштры.
Еврейские юноши, попадая в армию непосредственно, минуя кантонистские школы, также отсылались за тысячи километров от родных мест. Военную службу они несли в отдаленных окраинах страны, где к ним относились презрительно и враждебно. Там на еврейских солдат воздействовали так, что постепенно они должны были раствориться в главенствующей нации.
Вот что писал официозный орган — журнал министерства внутренних дел о первом рекрутском наборе, когда даже еврейское горе отмечалось не иначе, как с оттенком злорадства:
«Первый набор, как событие небывалое, неожиданное и совершенно противное еврейской трусости, лени и бездельничеству, распространил отчаяние по всему иудейскому племени. Матери бегали на могилы своих родителей, валялись по земле и просили их заступления; некоторые даже умирали от горести и отчаяния. Умирали и жиденята от одной мысли, что они будут жолнерами, москалями, будут обриты, острижены, далеко от родины, в строгости и повиновении».
Прошел месяц после опубликования указа, и в Петербурге получилось донесение, что в Волынском городе Старо-Константиновке произошли «возмущение и беспорядки между евреями по случаю объявления указа».
Шеф жандармов Бенкендорф доложил об этом Николаю I и затем объявил министру внутренних дел царскую волю, чтобы «во всех подобных случаях судить виновных военным судом». В Петербурге предвидели, что страшный указ будет причиной еврейских бунтов, а потому и приготовили чрезвычайные меры усмирения, но приготовления оказались ненужными. Нигде не было открытого возмущения против властей. В Старо-Константиновке же «возмущение» имело такой характер, что трудно было подвести виновных под меч военного суда. Потрясенные указом жители этого городка постились и плакали в синагогах, а затем сделали следующее: написали прошение-жалобу Господу-Богу и вручили бумагу одному из умерших в те дни членов кагала для передачи по назначению. Эта наивная жалоба всемогущему Богу и сопровождавшие ее волнения были приняты властями за «бунт». Политическое возмущение в тогдашней обстановке было невозможно и немыслимо, и только религиозные демонстрации в стенах синагог давали исход накипевшему народному горю.