Капибару любят все
Шрифт:
Ольховский сел на диване, потрепал сбившиеся на сторону ее кудри:
– Пора, пора… Я приду еще, если ты не против.
– Как я могу быть против? – логично ответила Лика.
Он вздохнул и принялся одеваться.
– Приходи, – пригласила она его еще раз, стоя перед ним и расправляя на бедрах черные кружева условных трусиков. В них ее тощие девчоночьи ноги казались еще длиннее. Ниже колена и у лодыжки Лика завела себе два потемневших синяка. Щедрое солнце города Сальска сделало коричневатой кожу там, где тело не прикрывало
Наконец они вышли в коридор.
– Ну, пока, Анжелика, – произнес Ольховский с нарочитой грустью.
– Пока. – Она весело смотрела на него из-под кудрей и вдруг приклеила к его губам звонкий, сухой поцелуй.
– Я приду, – тихо повторил он, чувствуя к ней легкую, кукольную нежность.
Она кивнула. Из кухни послышались неторопливые шарканья Рыжей.
– До свидания, – кивнул он и ей из приличия.
– Приходите к нам еще, – медово звучало из ее нарисованных губ.
Он нашел в себе силы оторваться от Лики и открыть дверь на лестницу. В компании Рыжей сделать это было гораздо проще. Дверь в сказку захлопнулась за ним с металлическим лязгом.
Сначала ему хотелось кричать, потом выпить. А затем Ольховский пошел домой: во-первых, выпивка есть дома, а во-вторых, главные приключения дня с ним уже произошли и глупо было рассчитывать на что-то большее.
Вернувшись, он намеренно громко открывал входную дверь – мало ли что! Оказалось, не зря. И хотя дверь в комнату сына была закрыта, он знал: за ней шумно шевелилось живое содержимое.
– Папа, привет, – донеслось из-за двери. Видимо, отвлекся-таки сын, чтобы обозначить свое присутствие. Не виделись-то часа три.
– Привет, – откликнулся Ольховский.
Через какое-то время в уборную вышла Настя, и на ней был надет длинный мешок утренней сыновней футболки. Хотела, наверняка, проскользнуть незамеченной. Голые ноги… Твою мать!
Почему же, думал Ольховский, он должен выискивать средства для того, что сыну по праву молодости достается даром…
Сын стоял на пороге комнаты, как будто бы виноватый в чем-то.
– Пап, можно Настя у нас останется… – мнется, подбирает слова, которые никогда не говорил. – Мы же тебе не мешаем?
«Хороший ход», – оценил Ольховский. Открыл заветную дверцу, достал бутылку – пусть видят, что отец тоже развлекается.
– Можно! – широко разрешил он.
Удивлен? Нет, скорее, обрадован, что все случилось без лишних вопросов.
– Пусть остается. Но, Дим, я прошу – с Настиными родителями проблем не будет?
– Нет, не будет. Сейчас мы позвоним.
– Видишь, какой я молодец, не то что мать… – попытался пошутить Ольховский.
– Мама бы разрешила…
«Еще бы и за резинками сходила…» – цинично подумал он.
Сын уже почти не смотрит в его сторону, сыну
– Еще, Дим…
– Ну? – смотрит уже с подозрением. Вдруг отец в нагрузку к Насте придумает ему какую-нибудь работенку?
– Неудобно об этом говорить, но вы там… – Он выждал паузу. – Бабушкой и дедушкой нас с матерью не сделаете раньше времени?
– Я понял, понял… – забасил сын недовольно. Будто Ольховский влез во что-то такое, что его вообще не касается. А ведь касается, да еще и как – очень не хочется в сорок один становиться дедом… – Предохраняемся… – развеял он конкретикой сомнения отца в том, правильно ли он понял…
Сказал он это громко – скорее всего, Настя его услышала… Может быть, даже ухмыльнулась опасениям папаши. Все они – мальчики и девочки в восемнадцать – чувствуют себя очень взрослыми…
Тут сын сощурил глаза и, подойдя ближе, принюхался:
– Чем от тебя так пахнет?
– Ничем, – глупо соврал Ольховский то первое, что пришло в голову.
– Блин, куревом и еще чем-то, вкусным… Ты где был?
Сергей был уверен, что Димке и в голову не пришло ничего такого – естественная реакция на незнакомый запах. Точнее, запахи…
– Да нигде я не был… – особо изворачиваться не придется, через пять минут сын забудет об этом происшествии.
– Ладно…
Действительно – ладно! Учуял-таки самку… Дети растут быстрее, чем кажется. Футболку надо бы сменить. Да и под душем ополоснуться не помешает. Оставив бутылку, он второй раз за день проследовал в душ.
Стоя под горячей водой, с сожалением намыливаясь и смывая Ликины запахи, он размышлял о том, что с Ликой ему хотелось бы остаться до утра, что было редкостью. Даже его прошлая зазноба, Сицилия-Ира, утомляла его некой сумрачностью. Через пару часов от нее, от Иры, хотелось отдохнуть, выйти на воздух из сладкого и удушливого разврата. Лика же была цветочной феей. С ней хотелось не только секса – с ней было бы здорово валяться на васильковом лугу и болтать, бесконечно гладить ее по спине и ниже талии. Может быть, поэтому его сейчас и ранит Настя? Ее тоже хочется гладить по спине и…
– Пап! – позвал Димка из-за двери, когда Ольховский уже вытирал голову.
– Выхожу, – отозвался он, отодвигая щеколду.
– Слушай, поговори с Настиной мамой, пожалуйста…
Сын стоял перед ним, держа в руке телефон.
– Я-то зачем?
– Ню! – позвал он.
«Ах, как оно ей подходит, это Ню», – подумал Ольховский.
«Ню» появилась уже немного одетая, к футболке добавилась еще и юбка. Бюстгальтера под футболкой, правда, не было – остренькими вершинками холмиков сквозь ткань торчали соски.