Капитал (сборник)

Жаров Михаил

– Ты стреляешь в левого, я – в правого, – невыносимо спокойно произнесла Ксюха. – В бутылки, смотри, не попади.

Страх поднялся из кишок к груди и повис на сердце, вцепившись в него когтистыми лапками. У меня перехватило дыхание, но бояться было уже поздно.

Ксюха передёрнула затвор своего ТТ. Господи, благослови!

… Мой опрокинулся навзничь, будто раньше репетировал, а Ксюхин стоял растерянный, опустив руки. Я переключился на него и уронил двумя выстрелами.

Позже выяснилось, что

Ксюха прошила его тремя пулями. Впервые я увидел своими глазами волшебное действие ТТ, когда расстрелянный человек не знает, что он расстрелян.

– Врод-де, поп-пали, – заикаясь, произнесла Ксюха.

Я упорно вставлял в пистолет новый магазин, но он, к моему стыду, цеплялся и не лез в рукоять. Пока я не перевернул его.

– Пошли, пос-смотрим на них.

Ксюхин лежал без движения. Руки по швам, ноги вместе. Длинный. Или вытянулся, умирая.

Мой закатил глаза и шаркал по снегу пятками. Казалось, что он спит, и ему снится погоня.

Оба были одеты в чёрное. Насчёт маскировки я ошибся.

Ксюха вдруг закричала:

– Это мы! Амра! Не стреляйте!

К нам подбежали несколько человек и с ними Абрамыч.

– Хуйя! – воскликнул он в прыжке. – Продовольственный склад хотели сжечь. Айда, выдумщики! Такого ещё не было.

Он схватил меня за руку и ожесточённо потряс.

– С боевым крещением тебя, родной! Молодец!

Ксюху он пожал за ухо.

– Умница, горжусь! Рассказывай, откуда они взялись.

– Через забор на седьмом участке, – кратко отрапортовала она.

– А часовой? – глаза Абрамыча жгуче сверкнули.

Ксюха неуверенно повела плечами.

– Ты! – Абрамыч повернулся к одному из своих бойцов. – Бегом в караул. Хватай за жабры начальника или разводящего, и срочно снимайте с поста часового. Заберите у него оружие и не спускайте глаз. Бегом!

– То-то я смотрю, у ворот какой-то спектакль, – продолжил Абрамыч, спровадив бойца. – Прыгают, как обезьяны, дразнят. Старый я мудак. Надо было догадаться, что отвлекают внимание от других участков.

Он поднёс к губам рацию и нажал на гашетку.

– «Бережок» «Перелеску»!

– На приёме «Бережок», – шипуче ответила рация.

– У ворот оставь десять человек. Остальных – на усиление постов по всему периметру. Как понял? Приём!

– Понял хорошо. Приём!

– Конец связи…

Мой перестал елозить ногами и протяжно выдохнул. Я отошёл, закурил. Не верилось, насколько обычно смотрятся снег, звезды, сигаретный дым, фонарные столбы, деревья, когда умирает враг, убитый тобой. Мир не меняется.

Ксюха расхаживала взад-вперёд, скрестив на груди руки. Думала она не о мертвецах, иначе бы не запнулась за голову одного из них.

Из-за парка, поверх сосенных макушек, прилетел звук выстрела.

– «Перелесок» «Поляне»! – шикнула рация в руке Абрамыча.

–

На приёме «Перелесок».

– Застрелился, не успели. Как понял?

– Понял тебя.

Минуту в морозном воздухе висело знойное безмолвие.

– Что ж, – подал голос Абрамыч. – Поздравляю всех с первым предателем…

– Труба, – отозвались бойцы.

– Приехали.

– Пиздец Старому Ерусалимску.

– Пап! – подбежала к Абрамычу Ксюха. – Без меня ничего не делай! Слышишь?

Он пусто глядел на неё, курил. Его непокрытая лысина блестела от пота.

– Понял? Ничего без меня не делай.

– Тебе и Ване отбой на сегодня, – произнёс Абрамыч.

– Отбой?! – ахнула Ксюха. – Никакого отбоя! Я буду сидеть в столовой и ждать, когда вы начнёте. Ты пришлёшь за мной человека. Слышишь, пап?

– Хорошо, пришлю…

Абрамыч взял её за голову и поцеловал в макушку.

6. Менструация

В столовой нудно гудели лампы дневного света.

Я спешил пить водку. Хотел блокировать память, пока на первой её странице не прописался «мой» ерусалимец.

Ксюха ела. Нависла головой над столом и совала в рот, не разбирая что.

– О чём ты просила Абрамыча? – отвлёк я её.

– Еда плохая, – проговорила она. – Ем, и не лучше.

– Я не про еду, Ксюш. О чём ты просила Абрамыча?

– Когда?

– Полчаса назад.

– Тебе интересно?

– Разумеется. Поскольку я с вами, мне теперь всё интересно.

– Я просила, чтобы он не допрашивал и не пытал без меня Сашку, – Ксюха взяла мою рюмку и, не дрогнув, медленно выпила её.

– Сашку? Рыжего? За что его пытать?

– Я тебе рассказывала сегодня про его жену…

– Нет, про жену не рассказывала.

– Ну. Парень из второго взвода. Забыл?

– Господи, так бы и говорила.

– Это часовой.

– Кто часовой?

– Сашкин парень – сегодняшний часовой. Дойдёт ли до тебя?!

– Думаешь, они…

– Чего тут думать! – Ксюхино лицо перекосилось. – Педерасты и не заодно?!

– Какие пытки его ждут?

– «Ночь».

Ксюха вышла из-за стола и принялась пинать по залу пластиковую пробку.

– А куда денут двоих убитых? – спросил я, чтобы переменить тему.

Увы, ерусалимские темы в своём выборе были очень схожи между собой.

– За забор. Бесноватые уберут.

– У тебя сколько на счету?

– Не считала.

– Приятный разговор… – я налил и выпил. – Ксюх, а у бесноватых есть капитал?

– Им не надо. Они уже готовые.

– То есть они в чистом виде черти?

– Нет, не черти, хотя почти. Чистый капитал у них никогда не появится, потому что человек, как говорится, сотворён «по образу и подобию». – Ксюха повеселела и погналась за скачущей пробкой. – Ни один человек никогда не станет настоящим чёртом.