Капуччино
Шрифт:
Переписка разрасталась, велась месяцами, стиль Хела утончался, становился все более и более изысканным, напоминая то раннего Гете, то позднего Золя. К переписке периодически подключалась и его жена.
«Многоуважаемый синьор Ксива, — писала она на бумаге, густо пахнущей «Шанелем», — я не разделяю мнения моего супруга, доктора филологии господина Фурса. Я абсолютно уверена, что великую русскую литературу может преподавать любой, даже еврей. Но не Ленин. А у вас ее преподает он. Преклоняясь перед вашими воистину энциклопедическими знаниями, позволю себе подсказать,
«Уважаемая Стелла Фуре, — отвечал Ксива. — Вивам профессорум! Мне кажется, что ваш научный, заслуживающий глубокого анализа подход к расшифровке имен, должен вызвать у любого интеллигентного человека всяческое уважение. Более того, вникнув в него, я понял, что он всеобъемлющ и гениален. Расшифровав свое собственное имя, я, наконец, осознал, кем являюсь в действительности, и перешел к вашему. Я понял, наконец, кто вы, Стелла — вы Сталин и дважды Ленин — если не ошибаюсь, в вашем имени две буквы «л» — и, следовательно, вам место одновременно в мавзолее и в кремлевской стене. Имя вашего уважаемого мужа, доктора филологии, автора работы «Перестройка в «Вишневом саду», я не хотел бы расшифровывать, потому что не могу писать нецензурные слова такой прекрасной даме, как вы, Гуадуамус Игитур. Марио Ксива…»
Виль долго смотрел на темного типа.
— Что вы, что вы, мы знакомы… Вы не могли бы поцеловать меня в жопу?
С доктором филологии ничего не произошло. Он не свалился в темные воды лингвистической реки. Он даже не покачнулся. Он продолжал улыбаться.
— Довольно оригинальная мысль, герр профессор, — Вилю показалось, что Хел начал нагибаться для поцелуя. — вы не могли бы ее уточнить?
— Видите ли, уважаемый коллега, — сообщил Виль, — именно жопа является наиболее ярким представителем моей русской половины. А вы трижды обслюнявили еврейскую.
Фуре довольно покачал бородой.
— То, что я и доказывал, — сладко произнес он, — рад, что мы с вами нашли общий язык, коллега.
— И не только с вами, но и с вашей уважаемой супругой, дорогой «Хер Ленина».
— Warum, герр профессор?
— Используя методику вашей супруги, я позволил себе расшифровать ваше замечательное имя.
Хер благодарно захихикал.
— Славянский юмор, — произнес он. — Кто бы мог подумать, что на этом мосту Ленин встретится со своим хером…
Вскоре письма прекратились. Хел Фуре получил великолепную должность — кафедру где-то в Южно-Африканской Республике, недалеко от Оранжевой речки, где с большим красноречием доказывал, что мавры всех мастей во все века душили прекрасных дездемон, даже не давая им помолиться.
Очевидно, во время той исторической встречи на мосту он все-таки чмокнул Виля в его русскую жопу и это начисто отбило у него интерес к русской литературе.
Он перешел на английскую.
Ленинский хер покинул Европу…
Осложнение
Виль это заметил сразу же — на стены кабинета вернулись лошади и, что совершенно сбивало с толку — в центре, почти в натуральную величину, висел «Пегас»!
По городу вновь начала носиться Тройка, засвистел кнут, раздавались вопли Клячи: «Эй, залетные!»
И, что было особенно симптоматичным — Марио перестал жечь доносы!
— Еврей не может…, — громко читал он.
Виль был порясен.
— Мне на плечи кидается век-волкодав, — декламировал он.
Но Ксива не начинал пить водку и бить зеркала. Он был невозмутим.
— … Неуч без диплома не может…, — продолжал он.
— Я к розам хочу, — Виль переходил на Ахматову, — в тот единственный сад…
Марио не размазывал слез. Не рвал на себе рубаху.
— … Беженец не может…, — декламировал он.
— … Где лучшая в мире стоит из оград…, — пытался перекричать его Виль.
— Забудьте о поэтах, — Ксива отбросил анонимку, — не ждите, что я разорву рубаху или разобью зеркало. Всему свое время. Время попадать под лошадь и время выбираться из-под нее. Время быть под конем — и время на коне! Я, например, не считаю, что вы — неуч, но в наше время, мой дорогой, лучше быть неучем с дипломом, чем мудрецом без! Я считаю вас мудрецом, я читал о вас лекции, я смеюсь и плачу над вашими книгами, но меня одолевает армия анонимщиков-идиотов. Согласитесь, силы неравные — с одной стороны идиоты, доктора наук, уважаемые граждане с генеалогическим древом, уходящим в доисторические времена, с другой — вы — эмигрант, не бушмен, с пищевым дипломом. То, что вы великий писатель, знаю только я и Бем. Все! Вы не заметили, что тут читают только некрологи? А вы туда еще не попали! А то, что вы занимаете прекрасное место — знают все. — Марио потряс пачкой писем. — Достаньте диплом, Свифт, добудьте его, Ювенал, получите во что бы то ни стало, иначе…
— Но как? — развел руками Виль, — подскажите.
— Не знаю, вы умный — вы и думайте! Поступайте в какой-нибудь заштатный университет, на славянское отделение. Вам это раз плюнуть. И привезите диплом. И мы одним дипломом утрем им всем нос! Что вам стоит: «Я живу, ты живешь, он живет!»
Виль побагровел.
— Вы обалдели, профессор!
— Варум, майн либе?
— Кому вы это предлагаете? Ювеналу с тридцатилетним стажем?! Да я смешил всю огромную державу от Черного до Баренцева морей!
— Поезжайте и смешите ее дальше, от Сибири до Карпат, но на кафедре я вас держать не смогу.
— Мне, стилисту, классику, изучать собственный язык у безграмотных? — вопил Виль.
— Да, да! Разве это не в ваших традициях гротеска и абсурда? Ваша новая гениальная книга вас не спасет. Ваш ум вас угробит! Остроумие — утопит! Спрячьте все это в жопу — и достаньте диплом, сраный, вонючий, из Мухосранска, но филологический!
И, окончательно войдя в раж, Марио затянул: