Карамелька. Отыщи меня в своей памяти...
Шрифт:
– Это больно, – грустно улыбаюсь в ответ девушке, прокручивая кольцо на указательном пальце. – Спасибо, что рассказала мне все это. Надеюсь, тебе сейчас хоть немного стало легче.
– А тебе? Ты что–то еще смогла вспомнить?
Отрицательно качаю головой, тут же спохватываясь.
– Мне пора. У меня встреча с отцом через полчаса в студии.
– Тебе помочь?
– Нет, спасибо, – улыбаюсь, натягивая на себя пальто и старательно выравнивая его под собой. – В этот раз я хочу поговорить с ним один на один.
Включаю свет в студии и закатываю кресло, осматривая помещение.
Всего полгода назад это место приносило мне море счастья. А что теперь?
С каждым днем все больше раздражает,
Стягиваю с себя шарф и пальто, кидаю ключи на тумбочку и завариваю травяной чай в ожидании отца.
Не заставляет себя долго ждать. Появляется в дверях с улыбкой на лице, которую я мгновенно стираю своим вопросом.
– Скажи, почему ты скрыл это от меня?
Взгляд растеряно бегает по моему лицу в поисках подсказки. Кидаю на стол телефон с фотографиями из клуба. Глубоко вздыхает, глядя на них.
– Он тебе изменил, и я уверен, что не в первый раз, – садится передо мной на корточки, крепко держа за руки. Молчу, в ожидании продолжения. – Я всегда знал, что ничем хорошим ваша с ним связь не закончится. Понимаешь, он детдомовский. Не привык доверять людям и сам причиняет боль, не задумываясь над последствиями.
– У него же есть родители, – смотрю на отца сверху вниз, старательно выискивая в нем хоть каплю раскаяния. – Расскажи мне о нем. Все, что мне известно, я знаю из статей интернета. Он ведь с самого детства тренировался в твоем клубе. Каким он был?
Встает, скидывая с себя пальто, засовывает руки в карманы брюк медленно проходя к дверям террасы моей студии. Смотрит в окно, не зная с чего начать.
– Дана усыновили, когда ему было двенадцать, – произносит наконец оборачиваясь. – Это не было тем самым идеальным случаем, когда все в семье сразу приняли друг друга и жили долго и счастливо. Переходный возраст, бунтарский характер, проявление агрессии. Приемные родители не могли справиться с его взбалмошным характером. Он дрался в школах, грубил старшим, несколько раз сбегал из дома.
– Как и любой другой мальчишка в его возрасте, – фыркаю я. – Сколько у нас таких в клубе было? Пальцев рук не хватит пересчитать.
Усмехается, глядя на меня.
– Родители привели его к нам в секцию, пытаясь дисциплинировать. И оказалось, что вся его агрессия замечательно выплескивалась в позиции нападающего подростковой футбольной команды. Он отлично справлялся с игрой, с каждым голом собирая вокруг себя толпы заинтересованных лиц. Агенты и фанаты в очереди выстраивались, чтобы узнать побольше о талантливом мальчике с непростой судьбой... Мальчик тем временем рос прямолинейным и упрямым бараном... Никогда не держал язык за зубами, высказывая менеджеру и тренеру любое свое недовольство. Постоянно лез в драки с соперниками, не соблюдал дисциплину, подрывал авторитет и командный дух на поле... Когда появились первые заработанные футболом деньги, стал пропадать ночами в клубах. Напивался до отключки, каждый раз просыпаясь в новых местах. Сколько раз я доставал его из КПЗ пьяным, после очередной драки в баре из–за чужой девушки или кривого взгляда в его сторону… А потом внезапно в его жизни появилась девушка. И мальчик стал меняться на глазах. Поступил в архитектурный. Практически перестал мелькать на главных полосах журнальных скандалов. И все бы ничего, но той девушкой оказалась ты.
– Тебя это не устраивало?
– Понимаешь, после того как вас несколько раз ловили папарацци в кино, кафе, прогулках по набережной или катаниях на скейтбордах, мне приходилось тщательно подтирать за вами детками все то дерьмо, что полилось со стороны фанатов. С горем пополам смогли убедить общественность, что это всего лишь дружба на фоне общего интереса к искусству.
– Зачем? – я все еще искренне не понимала, к чему такие сложности.
– Тебя начали снимать исподтишка в парках, на улицах, в кафе. Могла выйти утром во двор и обнаружить машину, закиданную десятками сырых яиц... Влюбленные
– Конечно не стоит, – выдыхаю наконец. Смотрит на меня оценивающе, старательно считывая реакцию на свой монолог. – И о том, как подкупил девушку с этих фотографий, я думаю тебе тоже следует мне рассказать… О девушке из кафе с поддельными фотографиями и несуществующим порошком, из–за которого у меня якобы случился «выкидыш»… – кидаю на стол планшетку с распечатанной выпиской из медицинской карты. – Поддельном медицинском заключении врача клиники, предоставленном Горскому, после моей выписки… Расскажешь, почему Дан до сих пор казнит себя в моем мифическом выкидыше, и воспринимает собственную дочь, как ребенка Белова?
На лице отца появляется легкая усмешка.
– Герман принимал Лию, как свою, но тебя это совсем не беспокоило, – он все–равно считает, что поступил правильно.
– Герман называл твою внучку «приблудышем» и терпел ее присутствие рядом, только ради твоих связей с общественностью... – рычу в ответ, мгновенно срываясь. – Что ты вообще знаешь о моей жизни с ним?! Лишь то, что он устраивал тебя в качестве моей пары?
Вижу, как бледнеет его лицо, но меня это уже вряд ли остановит.
– Что же ты, договаривай правду! Это ведь ты виноват в том, что с нами произошло! Ты убедил меня в изменах Дана! Ты смонтировал эти гребанные фотографии и не поленился нанять девочку, чтобы заставить меня уехать из города! Из-за твоего чертового эгоизма, я чуть не потеряла Лию!
– Я не знал, что ты ждешь ребенка!
– Это тебя не оправдывает! Ты подделал документы, солгал Дану! Папа, он столько лет винил себя в случившемся! Все ради чего? Избавиться от неугодного тебе мальчишки, нарушавшего спокойствие твоего клуба в течении десяти лет? …Неподходящая пара друг другу? Ты в своем уме?! А кто тогда подходящая? Гера, сидящий на синтетике? Не справляющийся с собственными приступами агрессии, отправивший меня на больничную койку и спихнувший вину за аварию на невиновного человека? Я три года с этого гребанного кресла на ноги встать не могу, прошлого не помню и просыпаюсь от ночных кошмаров, не понимая сон это был или реальность! Это именно та жизнь, которую заслужила твоя особенная дочь, да, папа?!
Меня трясет. Стараюсь успокоиться, растирая плечи руками.
– Мира, я не хотел… – смотрит сквозь меня.
Взгляд потерянный, плечи опущены. Даже не пытается подойти, знает, что не подпущу.
– Ты даже сейчас врешь, – глаза застилает пелена слез, даже не пытаюсь остановить их поток. Пусть знает, насколько больно мне говорить об этом. Уже не кричу, просто смотрю на человека, вырастившего меня, и не понимаю, в какой момент, он превратился в абсолютно чужого для меня. – Я попросила тебя рассказать правду, а ты… – рвано выдыхаю, пропитывая солеными дорожками рукава водолазки, как когда–то в детстве. – Ты снова мне врешь, папа… После всего, что ты сделал с нами за все эти годы… Как ты смеешь решать, какой жизнью мне жить? Чем ты лучше Белова … или того же Горского… Проблемы с доверием? Детдомовский? Он верил тебе… А ты что сделал, растоптал его доверие в болоте вранья, которое сам же и создал? Он доверял мне… А я просто бросила его одного, поверив в байки собственного отца… даже не попытавшись его выслушать… Так кому ему доверять, папа? Ради чего все это…