Кареглазка и чудовища
Шрифт:
Я выплескиваю свои отрицательные флюиды во все стороны — примерно через полчаса активной работы над этим. Не так уж и сильно я изменился. Тот же Гриша Менаев. Люди вообще не меняются так быстро — не верьте никому!
Самое время, чтоб решить последнюю из актуальных задач. Цербер.
****
Патроны и пистолет. Всё в сборе. Я смертоносный — и готов убивать. Однако, чудище убежало от меня. Врешь — не уйдешь!
С одной стороны, Церберу некуда бежать — калитка, в которую мы вошли, была заперта. С другой — мое состояние не позволяло сконцентрироваться на задаче должным образом. Несколько раз я растянулся на неровностях
Это только увеличило мою суммарную ненависть к блохастому гаденышу, ставшему причиной и заражения Тани, и ее последующей смерти. А еще болел глаз…
Моя охота на Цербера, это, конечно, было безответственно. Что вполне соответствует моему характеру и взгляду на жизнь. Безответственность вообще у меня в крови, передалась от отца. Он никогда не играл с детьми, фактически не интересовался нашими с Таней делами, вечно был занят. Наверное, именно его безответственность привела к тому, что он опубликовал непроверенные свидетельства о коррупции городских властей, что и привело к краху всей его дальнейшей жизни. А потом он перебивался редкими мелочными заработками фрилансера, даже не задумываясь, как на это прокормить семью. А алкоголь помогал ему стереть остатки здравого смысла. По большей части, ему было плевать на всех нас, хотя по пьяни он периодически признавался нам в любви, больше всего — Тане, его лапочке-дочке. А меня он ни разу не удостоил мужского разговора, не спросил, какие у меня проблемы, не дал напутствия. Иногда я тоже поступаю, как он, и даже не знаю, что удерживает меня от полного уподобления отцу. Возможно, какая-то материнская часть, другие гены, полученные мной в результате их марьяжа.
Ладно, довольно самокопания! Наконец, в предрассветной игре ветра и лунного света я засек псину. Цербер, как обычно, смотрел взглядом, наполненным и виновностью, и сочувствием. Он нервно бегал в углу за домом, где был заблокирован еще и воротами с бензовозом на входе. Я же испытал облегчение. Всего лишь расстрелять. На черта его есть — не ем я собак. Но казнить его я обязан.
Мой голос коварно прорезался и с горем пополам позвал животное: «Цер-бер! Цер-бе-рик, иди ко мне!». Пес выглянул из-под колес, и я спустил курок. Оглушительный грохот, отдача… а я вновь и вновь стреляю. Пламя взрыва застало меня врасплох, и окутало ядовито-оранжевым жаром. Бензовоз разорвало на части, которые поднялись факелом и разнеслись во все стороны.
Последним чувством было, что я сгораю как спичка под напалмом — но, перед этим взорвалась голова, вытек глаз, и передо мной мелькнул силуэт — как пума в прыжке… но, это не точно.
****
Ту-ту-тук, ту-ту-тук, ту… монотонный гул наполнял мозг спокойствием, убаюкивал, напоминая о далеких временах, когда Гена-Гермес с классом ездил в Туапсе. Тепло и уютно, кажется. Спать бы и спать, но мозг уже очнулся, и хотел быть полезным, словно не понимая, что не всегда эти мысленные изыскания приносят пользу.
Агент Синдиката открыл глаза, но было темно, и он ничего не увидел, кроме того, что он уже не в гараже. Ничего не болело — он вообще ничего не чувствовал. Как в тумане, в голове возникли образы и звуки, которые казались давно пережитым сновидением — человеческие голоса, ощущение невесомости,
Следуя дедукции — его эвакуировали. Сверху справа зажегся красный лазерный глаз, и просканировал синдика. Аппарат запищал, и зажегся свет — неяркий, мерцающий. Дверь распахнулась, пропустив троих мужчин. Гермес с облегчением заметил у высокого арийского блондина татуировку на правой щеке. Змея, кусающая себя за хвост. Уроборос.
— Как ты себя чувствуешь? — огромный сутулый детина в белом халате подошел ближе.
Гермес распознал в нем медицинского работника — по фонарику в руках и стетоскопу на груди. Нужно было ответить, но когда он попытался это сделать, губы слиплись — чтоб открыть рот, пришлось их разодрать.
— Я как под наркотой. Это лекарства? Все нормально?
Гигант улыбнулся, а блондин с уроборосом подошел к панели с экранами, что-то включая. Третий, похожий на богомола с огромной плешью на маленькой голове, пристально смотрел на оперативника. Казалось, что он никогда не моргает.
— Все нормально, Гермес, — успокаивающим тоном сообщил верзила. — Меня зовут Зенон. С нами в вагоне — сам священный приор Стикс, — он поклонился плешивому богомолу. — А это — пастырь Дионис, — он показал на блондина с уроборосом. — Расскажи нам, что произошло. Постарайся все вспомнить, это очень важно.
Гермес задумался, как подать информацию. Приоры были кормчими, они составляли Коллегию, управляющую Синдикатом. И сейчас вдруг оказалось, что он держит ответ перед одним из них. После провала. Фактически, это как пройтись по лезвию ножа, не порезавшись.
— Ну же! — пастырь Дионис нетерпеливо приподнял правую ладонь, с огромным изумрудом на среднем пальце. — Клянусь Апокалипсисом, не всегда молчание — золото!
— Надо ведь думать, что говоришь…
— Вы с Арго умудрились провалить миссию, — высокий блондин занервничал. — И теперь нас интересует только то, где Ковчег.
Синдик попытался приподняться в постели и вдруг осознал, что не может этого сделать: не только из-за препаратов — он был привязан, «зафиксирован».
— Ковчег у парня. Высокий лапоухий выродок.
— Как его найти? — пастырь с уроборосом подошел ближе.
— Он где-то в Межнике. Там стая нечистых, поэтому он не мог уйти ночью.
Старейшина Стикс, плешивый богомол, поддался вперед, его голос оказался красивым и высоким — что не могло утаить интонации властности и жесткости.
— Если Ковчег у него, то он может не бояться нечистых. Проклятье! Вы с Арго все испортили!
— Арго погиб! И я здесь прикован, как будто не оперативник Синдиката, а арестант! — возмутился Гермес. — Ищите крайних в другом месте. Буревестник, например, мог лучше спланировать эту часть миссии.
Стикс с Дионисом умолкли, синхронно подняв брови. В вагоне зашипело, и раздался громкий раздраженный голос.
— Трусливый пес, как ты смеешь обсуждать священных приоров, творящих промысел Божий? Как смеешь говорить гадкие вещи?! — Гермес с удивлением понял, что это был Буревестник. Так значит, блондин включил радиосвязь…
— Ты показал недостаточное усердие. Эгоизм и чрезмерное себялюбие, — голос за кадром с каждым словом все больше превращался в глас сурового проповедника, готового принести в жертву недостойного послушника.