Кареглазка и чудовища
Шрифт:
Агент физически ощутил возмущение всех нервов. Он не доверял этому старейшине, давно отсутствующему в Синдикате, и творящему какие-то свои делишки черт-знает-где. «Буревестник» — это был его творческий псевдоним, так сказать. Официально он был «святой отец Захария».
— В произошедшем виноваты все. Не только наша группа. И Вы тоже, — возразил Гермес приору.
— Ты упорствуешь… — в голосе Буревестника просквозило раздражение. — Это гормоны, поверь. Они сводили с ума и более ответственных богобратьев. Я надеялся, что у тебя есть будущее.
— Будущее? Как
«Евнухам здесь не место», — эта фраза приписывалась основателю Божьего промысла — Распутину. Он был верующим фанатиком, имел паранормальные способности и связь с Суровым Богом. А также — невероятные половые способности. Повисла тишина, радио шипело, но Буревестник не отвечал. Прошло время, несколько минут, пока участники беседы смогли придти в себя от оскорблений синдика. Стикс глядел в угол, гневно сжав губы, Дионис неловко хрустел фалангами пальцев, а Зенон пытался подавить икоту задержкой дыхания. Наконец, Буревестник заговорил.
— Гермес, мне жаль, что твой брат погиб, — сожаление прозвучало вполне искренне. — Я ошибся, надеясь, что время излечит твою душу. Ты меня ненавидишь, но, поверь, я сделал для Бога и Синдиката все, что было в моих силах. Считаешь… что старикам и евнухам нет места в нашем Богобратстве? Пути Господни неисповедимы, Гермес, и мне кажется, я знаю его план.
В динамике послышался щелчок, и телеком отключился. Плешивый Стикс и белокурый Дионис посмотрели на оперативника, как на виноватого ребенка, и вышли. Остался лишь Зенон.
— Что Буревестник имел в виду? — с некоторым беспокойством спросил у него Гермес.
Громила отвел глаза, покопошился в карманах и достал пачку сигарет.
— Покури.
— Это яд — я не курю. Скажи, мне ампутировали ногу? Поэтому я ничего не чувствую?
— Одна не повредит. Что там нашей жизни? — Зенон задумчиво разглядывал табак в сигарете, не желая отвечать. Наоборот, он достал из-за пазухи еще и флягу.
— Я не пью, — и Гермес упрямо закрыл рот, не давая медработнику вставить ему сигарету и отказываясь от спиртного.
— Хотел как лучше, — вздохнул верзила, и накрыл его глаза огромной ладонью. Что-то острое вонзилось в плечо, но боли не было. Лишь нахлынувшая сонливость. Синдик попытался укусить Зенона, так как хотел контролировать все, что происходит. Тот больно шмякнул его по губам.
— Ты должен спать, скоро операция!
Сквозь пелену надвигающегося забытья Гермес с беспокойством подумал об этом. Какого дьявола? Какая операция?!
****
Я бегу по коридорам… Сворачиваю в галерейную переходку, и устремляюсь к двери. За ней находится универский спортзал, но выглядит он почему-то, как спортзал в школе, в которой ночевали ублюдки Калугина.
В середине — ребята, они склонились, будто команда в перерыве между таймами.
Что-то не так… она ковыляет ко мне. Свет играет, как во время грозы, и в какой-то момент я вижу, что половина ее лица… отсутствует. Ужас заставляет меня кричать, но голоса нет. Лишь кашель, сухой, раздирающий глотку до крови.
Ника склоняется, и целует меня, лижет широким лопатовидным языком, как собака. Больно… боль настолько сильна, что веки наполняются жаром. В ушах жужжит. Я открываю глаза, и не понимаю, что происходит.
Наверное, светает — судя по красным теням вокруг. Я двигаюсь. Вернее, тело меняет координаты в пространстве, но сам я ничего не делаю. Меня что-то куда-то тащит. По разбитому асфальту, который передает израненному телу все свои неровности. Мои плечи приподняты, и я пытаюсь повернуть шеей. Получается не очень, но я замечаю то, что нужно. Меня тащит Цербер.
Шум в ушах нарастает, превращаясь в рокот. Поднимается ветер. Прохлада приятно обдувает ожоги, словно я под вентилятором. Хоть погода радует. Я стараюсь посмотреть в ту сторону, откуда рокочет, но встающее солнце слепит правый глаз, а левый… почему-то ничего не видит. Грязный пакет пронесся как перекати-поле и залепил мне лицо. Я пытаюсь сдуть его, сбросить, но не получается. Цербер рычит.
Гремит выстрел. Мои плечи, приподнятые собакой в процессе передвижения, хряснулись на асфальт. А затем и пес шмякнулся, уставившись на меня грустными песочными глазами.
Как в тумане я вижу очертание чего-то огромного, перекрывающего собой восходящее солнце. Интуитивно понимаю, что это вертолет. А затем вижу бегущие силуэты — в грязно-зеленых брюках, в масках.
Перед единственным зрячим глазом возник человек, и склонился надо мной. Это военный — лысый мужчина под пятьдесят, жилистый и подтянутый, в новехонькой форме. Его лицо закрыто респираторной маской, а глаза изучают меня. Он что-то говорит, но его голос сливается в едином хоре с вертолетным рокотом. Я пытаюсь попросить воды, только вот пересохшее горло парализовало мою способность к речи.
За спиной вояки я вижу еще солдат с автоматами. Они рассредоточились и глядят по сторонам. А меня несут на носилках к огромному бело-голубому вертолету. По пути к нам присоединяется грузный неуклюжий толстяк, и что-то мне вкалывает. Жирдяй разговаривает, и мне кажется, что рядом взорвался ментоловый фейерверк.
Голова кружится, но, кажется, ко мне возвращается дар речи. Правый глаз расфокусировался, когда на горизонте появляется нечто, заставившее меня вздрогнуть. Эта красотка идет ко мне, как во сне, и ее янтарные глаза излучают всю любовь мира. Я вспоминаю кое-что, и машу левой рукой в сторону рюкзака, валяющегося между раскуроченными взрывом воротами и дорогой. Девушка трясет рыжими волосами, остановившись не слишком близко, а затем сочувствующе улыбается, поняв, чего я хочу. Потом показывает на усыпленного Цербера.