Кареглазка и чудовища
Шрифт:
Мы были рядом, и малявка — на вид лет пять, а внешность — общая для всех спиногрызов, прям не отличить, что объясняется, видать, их слишком маленькими рожицами — подняла глаза на нас.
— Мама! Ты Пусю привела! — взгляд девочки остановился на мне, и ее лицо приняло недоверчивое выражение.
Признаюсь, она тоже мне не понравилась. Дети вообще не вызывали у меня никаких чувств, как и собаки, как и остальные животные. Поверьте, никаких эмоций — пока я с ними не сталкиваюсь. А вот когда они рядом, мешают моей жизни, разрушают комфорт, отягощают досуг —
«Пуся», — вот как она назвала моего адского зверя. Я бы, наверное, в другой ситуации отвесил бы мелюзге пинок, так, чтоб она отлетела в одну сторону, а ее Свинка Пепа — в другую. Но дармоедка была дочерью Кареглазки. Викрам гнойный!
Я пошарил по карманам, но не было ничего, что можно было бы подарить мелкому чудовищу. Подарки — ключ к сердцу любого существа, вспомните взаимовыгодное сотрудничество европейцев и аборигенов Нового Света. Только листок, который остался после написания сценария. Быстро, пока Крылова обнималась с ребенком, а Цербер скакал вокруг, я смастерил поделку, и протянул девочке под нос. Она сначала скривилась, а затем спросила, что это.
— Самолет, настоящий самолет. Только маленький, как и ты, — ответил я максимально дружелюбно, запихав презрение поглубже внутрь. — Смотри!
Я запустил самолетик, и он пролетел метра три удивительно хорошо. Малявка улыбнулась, засмеялась, пролепетала «спасибо» и побежала за бумажкой. Елена Ивановна удивилась.
— Я не думала, что ты любишь детей, — сказала она, поглядывая, как дочь запускает самолет.
— Ты многого обо мне не знаешь. Я — один позитив, — она улыбнулась, и я понял, что поступил так, как нужно.
На самом деле, я едва не спошлил, типа «люблю детей, и люблю их делать». Хорошо, что сдержался. Ученая попрощалась, не интимно, но вполне дружелюбно, а затем ушла с ребенком. Милана, — так звали ее дочку. А я подумал: «Ладно! Если эта шавка выживет, то встав взрослой, составит компанию мамашке в Спермоферме».
И я пошел к себе. Да, кстати, для меня с Цербером подобрали жилье, и это было замечательно — еще немного, и я сжег бы к дьяволу всю эту казарму вместе с толстым онанистом. А так, теперь у меня был свой маленький, но уютный вагончик. Достался от Налеткина, погибшего в Межнике. Все, что ни происходит — к лучшему.
****
Нижний тоннель был холодным и сырым. Гермес-Афродита продрог, но терпеливо ждал. Наконец, скрипнула дубовая дверь, и показался Тринадцатый.
Апостол Аваддон был рослым, атлетичным мужчиной. Поговаривали, что ему под девяносто, но Гермес не дал бы ему больше пятидесяти — он еще помнил людей такого возраста. Даже в преклонных годах Пастырь пастырей был красив, короткие русые волосы не имели и следа седины, пронзительные голубые глаза были наполнены сочувствием и добротой, что контрастировало с его деятельностью — защитой Апокалипсиса.
Естественно, апостол Аваддон не руководил Синдикатом от самого начала — и сам титул, и власть ему соответствующая, были переходящими. Аваддон был уже пятым Тринадцатым апостолом, направляющим богобратьев на выполнение задач Божьего промысла. Но — именно
Рука Тринадцатого опустилась на плечо синдика, заставив вздрогнуть.
— Я думаю, что тебе нелегко далось это превращение, — заметил апостол. — Покойный Стикс принял неожиданное решение, несомненно правильное, но, я все же шокирован, как и все. Конечно, страшно такое пережить… Тебе нравится новое имя — Афродита?
— Насчет страшного… — Гермес скривился. — После операции мне устроили Снисхождение. Обряд не был завершен, но я чувствую, что со мной что-то не так. Я вижу странные видения, и во мне, как будто, что-то есть. Что со мной?
Он сам удивился, что сказал это. Блин, балаболка — как баба! Но, ему требовалось больше узнать о сорвавшемся ритуале. А кроме апостола, это вряд ли кто смог бы объяснить.
— Что? Инкарнация?! — Тринадцатый изменился в лице, и вовлек его внутрь комнаты, из которой только что вышел. — Кто так решил?
— Я знаю, что Буревестник настаивал. И Стикс уступил.
— Старейшина Захария в последнее время меня удивляет, — расстроился апостол. — Инкарнация заменяет сознание. Синдикат делает такое редко, только в случае острой необходимости. У тебя было помутнение? Ты сошел с ума? Иногда это делается с людьми, чей разум повредился.
Смена пола, и почти сразу же — инкарнация. Слишко странно. Тринадцатый не скрывал потрясения. Удивительно — Гермес ожидал познакомиться с хладнокровным убийцей, руководившим реализацией Божьего плана, а увидел сердобольного эмоционального интеллигента.
— Была ведь операция… но, я оставалась адекватной… ОСТАВАЛСЯ, — поправился Гермес, умолчав о своем срыве в поезде. — Я не имею права критиковать приора, но не знаю, почему он так решил поступить со мной. Я был готов незамедлительно вернуться к поискам Ковчега. Но… оказалось, что Ковчег уже у Буревестника. Как только мы со Стиксом узнали об этом — на паровоз напали.
— То есть, ты все-таки обвиняешь старейшину? — голос апостола звучал серьезно, но он улыбался. — Ладно, я закрою на это глаза. И да, Захария до сих пор не сообщил, что Ковчег у него. Правильно, что ты не рассказал Коллегии — мы сначала должны понять, что происходит.
Гермес заинтересовался комнатушкой, выглядевшей как небольшой музей артефактов. Его внимание привлекла большая стеклянная колба на мраморном постаменте. В ней лежал огромный, размером с голову, бутон розы — немного подвявший, но не засохший полностью. Где-то он такое видел… НЕТ! Не может такого быть!
— Инкарнация — это передача человеческого тела Спящим? Суровому Богу? — вернулся синдик к вопросу незавершенного обряда, и увидел, как надулись ноздри Тринадцатого.
— Это божественная эманация, — расплывчато ответил апостол. — Я думаю, что твои видения — лишь посттравматическое явление. Я попрошу приготовить специальный отвар — он поможет скорее прийти в норму, и даст силы твоему разуму сопротивляться. Постепенно галлюцинации сойдут на нет. Но пригубливать отвар нужно будет ежедневно.