«Карьера» Русанова. Суть дела
Шрифт:
Впереди бежала ночь. Мороз еще с утра пошел на убыль, и сейчас в белых полотнищах фар крутились снежинки. Приемник давно молчал, сели батареи, зато из-за спины, перекрывая шум мотора, доносился храп. «Бегемот толстокожий! Ну и здоров же ты спать…»
Храп внезапно прекратился.
— Эй, пилот, — позвал из глубины машины Шлендер. — Где летим?
— Да так, летим себе, — лениво ответил Геннадий. — Шлепаем помалу.
— Просеку проехали? Так, давай посмотрим… — Он пересел к Геннадию, протер окно. — Ни черта не вижу… Ага! Как раз подъезжаем.
Геннадий остановил машину. Засветилось окошко, хлопнула дверь. Высоченный мужик, Тимофей Пестрихин, разогнал собак и повел гостей в дом. Вид у него был заспанный.
— Я тебе рад, — сказал он, когда все уселись в большой бревенчатой избе. — И вам рад, молодые люди. Ты что, Аркадий Семенович, заночуешь? Или по пути?
— Да нет, старина, ночевать нам некогда. Повидаться заехал, чайку попить. Дорога дальняя, сам понимаешь. Водитель устал, пусть ноги разомнет. А мы поговорим пока… Степан-то где?
— Поднимется сейчас. Живот у него схватило… А скажи, Аркадий Семенович, давно я хотел тебя спросить, это правда, что Полуэктов помер?
— Правда, Тимофей. Два года назад.
— Ага… Ты же вроде и рассказывал. Так… А у Сабениных, слышно, двойняшки родились?
— Родились, — кивнул Шлендер. — Скоро в школу побегут.
— Скажи… Время идет, не успеваешь оглянуться. Ну, а еще какие новости?
Геннадий приготовился к тому, что гость и хозяин разведут тары-бары часа на полтора, поудобней уселся в угол возле печки, вынул сигарету, но прикурить не успел, потому что голова сама собой нашла удобную точку опоры. Проснулся он минут через двадцать. Мужчины все еще сидели за столом, но ни еды, ни чая на столе не было.
— Резать его надо, Тимофей, — донесся голос Шлендера.
«Тебе бы все резать, пират, — сонно подумал Геннадий. — Все бы кромсать… Погоди, о чем это они?»
— Ох, не ко времени, Аркадий Семенович, — вздохнул Тимофей. — Нет, ты подумай, самый, можно сказать, сезон, самый песец идет, а ты — резать.
— Помрет иначе.
— Помрет? Ну, тогда что ж. Тогда режь.
— Проспал я, кажется? — спросил Геннадий. — Что случилось? Кого тут резать надо?
— Степана. Аппендицит у него. Запустили, дикари, сечь их некому.
— Кто ж его знал, думали — так просто, животом мучается, — удрученно оправдывался Тимофей. — Оно вишь как обернулось.
— Понятно. Значит, лишний пассажир, — бодро сказал Геннадий. — Ты не беспокойся, довезем полегонечку.
— Не довезем, Гена… Нельзя его везти. Его надо резать сейчас. Как вы думаете, Николай Петрович?
Наступила тишина.
— Надо, — сказал наконец одними губами Быков, и Геннадий даже при свете керосиновой лампы увидел, как он побледнел. — Надо. Но…
— Геннадий обеспечит свет, — перебил Шлендер. — У нас в машине переноска. Чепуха, было бы о чем говорить. На один аппендицит, можно сказать, два хирурга.
— Один хирург, — сказал Быков.
Шлендер покосился на свою перевязанную руку.
— Пустяки.
— Но я… я не хирург, Аркадий Семенович!
— Вы еще никто, Николай, — мягко сказал Шлендер. — Но аппендицит, однако, вырежете. Не паникуйте.
Быков немного помолчал, потом вспомнил.
— У нас нет новокаина.
— Я знаю.
— Аркадий Семенович! Я не могу, не буду резать живое тело! Я ведь сделал всего несколько операций, и то, вы понимаете, с опытными хирургами… Я не могу без наркоза!
— Слушайте меня внимательно, Николай Петрович. Вы, конечно, вольны поступить, как найдете нужным, но я вам советую поступить так, как того требуют обстоятельства. — Шлендер говорил тихо. Лицо его потемнело. — Вы и сейчас будете оперировать с опытным хирургом. Это, во-первых. А во-вторых, больной будет находиться в состоянии гипнотического сна.
Он неожиданно улыбнулся и добавил;
— Так что распаковывайте свой мешок.
Быков удивленно поднял голову.
— Вы?..
— Я, голубчик. Я. Пять лет занимаюсь психотерапией. И, говорят, успешно… Ну-ка, Тимофей, брата просмотрел, теперь шевелись. Живо чугун с водой и кастрюли, какие есть. Все это выскобли, чтобы блестело. И простыни давай. Есть простыни? Так… — Он огляделся. — Геннадий, ты уже понял, что тебе надо делать?
— Да, понял. Я обеспечиваю свет.
— Не только. Тяни переноску, потом будешь ассистировать. Ясно? Николай Петрович тебе покажет, что и как.
— Аркадий Семенович, я крови боюсь.
— Слушай, — тихо сказал Шлендер. — Тебя я уговаривать не буду. Сил не хватит. Понял? Делай, что я сказал.
«Ну, чертовщина! — подумал Геннадий. — В ассистенты попал. Скальпели-зажимы подавать. Б-р! А доктор Быков, нет, вы посмотрите! Доктор Быков расправил крылья, в глазах эдакий блеск появился, вот-вот полетит. Подменили человека. Что значит вовремя цыкнуть…»
Николай Петрович доставал инструменты. Вид у него действительно был совершенно спокойный, деловой. Движения неторопливы.
— А что, Николай, это не липа? — не удержался Геннадий. — Ну, я имею в виду гипноз. Несолидно все-таки. Знахарством попахивает.
— Нет, — сказал Быков, — это медицина, а не балаган. Понимаешь? Не подмостки. Тут все правдиво до конца.
— Еще бы! За час до смерти вы сулите больному многие лета.
Быков обернулся и поднял палец.
— Ты меня не так понял!
«Ну, пропал, — подумал Геннадий. — Вот дурачок, вызвал джина из бутылки! Сейчас он будет говорить о врачебной этике…»
— Потом, потом, Коленька, — поспешно отделался Геннадий. — Переноску тянуть надо.
…Степан выглядел бодро, хоть и неряшливо. Редкая черная щетина на бледном лице казалась засохшей грязью. Он с любопытством оглядел выскобленный добела стол, на который ему предстояло лечь, и сказал:
— Принять бы надо перед делом. Как считаешь, Аркадий Семенович?
— Я считаю, отчего бы не принять? — Он посмотрел на Быкова. — Сердце у него отличное.