Карта и территория (La carte et le territoire)
Шрифт:
Судя по тому, что Джед успел прочесть в репортажах, медицинское обследование сводилось к измерению давления и нескольким чисто условным вопросам, напоминавшим мотивационное интервью, с той только разницей, что тут все проходили его успешно и окончательное решение принималось меньше чем за десять минут.
– Мы действуем в полном соответствии со швейцарским законом, – заявила она, на сей раз ледяным тоном.
– Что стало с телом?
– Ну что ж, как и подавляющее большинство наших клиентов, ваш отец выбрал опцию «кремация». Мы во всем следовали его пожеланиям; затем прах был развеян на природе.
Вот оно, подумал Джед; теперь его отец служил кормом бразильским карпам в Ziiricbsee*.
* Цюрихское
Она забрала у него папку, полагая, видимо, что разговор окончен, и встала, чтобы убрать ее в шкаф. Джед тоже встал, подошел к ней и со всего маха влепил ей пощечину. Она приглушенно заскулила, но план сопротивления выработать не успела. Он мгновенно нанес ей свирепый апперкот в подбородок и тут же перешел к серии быстрых ударов по рукам. Она зашаталась, пытаясь прийти в себя, но он, отступив на шаг, изо всей силы заехал ей ногой в солнечное сплетение. На сей раз она все же рухнула, здорово ударившись о металлический угол стола; что-то громко хрустнуло. Наверное, пришлось по позвоночнику, догадался Джед. Он склонился к ней: она была оглушена и дышала с трудом, но дышала.
Он быстро зашагал к выходу, опасаясь, как бы кто-нибудь не поднял тревогу, но девица в приемной едва подняла глаза от своего сканворда; надо сказать, их борьба проходила в абсолютной тишине. Станция была всего в двухстах метрах. Когда он вошел туда, на одном из перронов остановился поезд. Джед вскочил в него, не взяв билета, но контролер так и не появился, и он спокойно доехал до Центрального вокзала Цюриха.
Добравшись до отеля, он понял, что драка пошла ему на пользу. Впервые в жизни он прибег к физическому насилию и от этого страшно проголодался. Он с аппетитом поужинал, заказав раклет с вяленой говядиной и «горной ветчиной» и замечательное красное вино из кантона Вале.
На следующее утро в Цюрихе установилась хорошая погода, и земля покрылась тонким слоем снега. Джед отправился в аэропорт, полагая, что его арестуют на паспортном контроле, но все прошло нормально. И в последующие дни тоже ничего не случилось. Он удивился, что они решили не предъявлять иск; возможно, им не хотелось никоим образом заострять внимание общественности на своей деятельности. Не исключено, что в обвинениях, выложенных в интернете, относительно личного обогащения членов ассоциации, была доля истины. За эвтаназию брали в среднем пять тысяч, тогда как летальная доза пентобарбитала стоила всего двадцать евро, да и кремация по низшему разряду, скорее всего, не сильно дороже. Учитывая, что Швейцария удерживается в позиции квазимонополиста на этом бурно развивающемся рынке, у них в самом деле бабок хоть жопой ешь.
Его возбуждение быстро улеглось, уступив место внезапно накатившей глубокой печали, и он понял, что это уже навсегда. Через три дня он впервые провел рождественский вечер в одиночестве. И новогоднюю ночь. И все последующие дни он тоже был один.
Эпилог
Через несколько месяцев Жаслен вышел на пенсию. То есть ему и полагалось уйти в это время, но до сих пор он собирался просить продления, на год или два по меньшей мере. Однако дело Уэльбека так потрясло комиссара, что его привычная вера в себя и свои профессиональные качества рассыпалась в прах. Никто ни в чем его не упрекал, напротив, его in extremis* возвели в ранг дивизионного комиссара; на новом посту он, конечно, мало что успеет, зато пенсия слегка увеличится. На отвальную, можно сказать отвальную «с размахом», пригласили всю Бригаду уголовного розыска, а префект полиции обещал даже произнести речь. Короче, его провожали с почестями, давая понять, что он был, в общем и целом, хорошим полицейским. Действительно, он тоже считал, что был достойным почестей полицейским, упорным полицейским во всяком случае, а упорство, между прочим,
* В последний момент (лат.).
За пару дней до того, как он физически покинул офис, Жаслен пригласил Фербера на обед в маленький ресторанчик на площади Дофин. Был понедельник, 30 апреля, многие уехали на длинный уикенд, и Париж затих, а в ресторане сидели одни туристы, всего несколько пар. Весна была в самом разгаре, почки распустились, в солнечных лучах плясали пылинки и частички пыльцы. Они сели за столик на террасе и заказали по пастису на аперитив.
– Знаешь, – сказал он в тот момент, когда официант ставил перед ними стаканы, – это дело я провалил, от начала до конца. Если бы он не заметил отсутствия своей картины, мы бы так и не вышли из тупика.
– Не будь так строг к себе. Все же идея свозить его туда возникла у тебя.
– Нет, Кристиан, – мягко ответил Жаслен. – Ты забыл, идея принадлежала тебе. Я слишком стар, – продолжал он после паузы. – Я просто слишком стар для этой работы. Мозги с годами начинают буксовать, как и все остальное; даже быстрее, чем все остальное, мне кажется. Изначально человек не был запрограммирован, чтобы жить восемьдесят или сто лет; ну максимум тридцать пять – сорок, как в доисторические времена. Некоторые органы еще держатся на плаву – и даже молодцом, – а остальные потихоньку идут насмарку, кто медленно, кто быстро.
– И что ты собираешься делать? – спросил Фербер, пытаясь сменить тему. – Останешься в Париже?
– Нет, переберусь в Бретань. В дом, где жили родители до переезда в Париж.
Вообще-то там для начала требовался основательный ремонт. Удивительно, подумал Жаслен, что эти люди, принадлежавшие его прошлому, недавнему прошлому и даже совсем недавнему прошлому – его собственные родители, – прожили практически всю жизнь в условиях, которые сегодня кажутся неприемлемыми: без ванной, душа и хоть сколько-нибудь приличной системы отопления. Элен все равно должна была доработать ученый год, так что до конца лета они переселиться не смогут. Мастерить он не любит, признался он Ферберу, а вот садовые работы – это да, он с радостью предвкушал, как они будут возделывать огород.
– И потом, – улыбнулся он, – я собираюсь читать детективы. Пока я работал, у меня до них руки не доходили, постараюсь начать теперь. Но американцев я читать не хочу, а такое впечатление, что, кроме них, никого нет. Ты никакого француза не можешь мне посоветовать?
– Жонке, – не задумываясь, ответил Фербер. – Тьерри Жонке. Во Франции он, мне кажется, лучше всех.
Жаслен записал фамилию в блокнот, как раз когда официант принес ему жареного морского языка. Кормили тут вкусно, говорили они мало, но ему приятно было посидеть с Фербером напоследок, и он был благодарен ему за то, что тот не произносил банальностей вроде того, что они обязательно увидятся и будут на связи. Он уедет жить в провинцию, а Фербер останется в Париже, станет хорошим полицейским, очень хорошим полицейским, и наверняка получит звание капитана до конца года, чуть позже – майора, а там, глядишь, и комиссара; но скорее всего они больше никогда не встретятся.
Они засиделись в ресторане, все туристы уже ушли. Жаслен доел десерт – шарлотку с засахаренными каштанами. Солнечный луч пробрался между платанами и осветил площадь, какая красота.
– Кристиан, – нерешительно сказал Жаслен и, к своему изумлению, заметил, что голос у него слегка дрожит, – обещай мне одну вещь: не забрасывай дело Уэльбека. Я знаю, что теперь это уже не очень-то от нас зависит, но я бы просил тебя периодически дергать парней из Управления по искусству и сообщить мне, когда они до чего-то докопаются.