Карта и территория (La carte et le territoire)
Шрифт:
14
Водонагреватель в итоге пережил Уэльбека, подумал Джед, когда, вернувшись домой, он взглянул на агрегат, который встретил его угрюмым похрапыванием, словно строптивый зверь.
Он пережил и отца, заключил он несколько дней спустя. На дворе уже 17 декабря, через неделю Рождество, а новостей от старика нет как нет. Джед решился позвонить директрисе дома престарелых. Она сообщила, что отец отбыл в Цюрих на прошлой неделе, не указав даты возвращения. В ее голосе не звучало никакого особого беспокойства, и Джед внезапно понял, что в Цюрихе не только эвтаназировали стариков, там еще проживали состоятельные, очень состоятельные, самые состоятельные люди в мире. У многих ее пансионеров были, наверное, родственники и знакомые в Цюрихе, так что в поездке в Цюрих одного из них она не могла усмотреть ничего из ряда вон выходящего. Он обескураженно повесил трубку и заказал билет на завтрашний рейс Swiss Airlines.
Ожидая
* От лат. dignitas, достоинство.
Джед, конечно, мог остановиться в одном из элитных отелей на берегу озера, вроде Widder или Baur au Lac, но понял, что сейчас ему трудно будет вынести непомерную роскошь. Поэтому он выбрал просторную и функциональную гостиницу возле аэропорта, находящуюся на территории городка Глаттбруг. Она, впрочем, тоже оказалась довольно дорогой, и на первый взгляд вполне комфортабельной; интересно, в Швейцарии вообще существуют дешевые отели? И некомфортабельные?
Он появился там около десяти вчера, мороз крепчал, но комната ему досталась уютная и симпатичная, несмотря на мрачный фасад заведения; он посвятил некоторое время изучению меню room service, пока не понял, что не голоден; более того, ему просто не лез кусок в горло. Он решил было посмотреть порнофильм, но заснул прежде, чем ему удалось разобраться в системе pay per view*.
* Плата за просмотр (англ.).
Когда Джед проснулся на следующее утро, все окрестности отеля были затянуты белесой дымкой. Вылеты отменены, сообщил ему дежурный администратор, аэропорт парализован. Он отправился на завтрак, но его хватило разве что на кофе и половинку молочной булочки. Потом он проштудировал план города – путь был неблизким, центр эвтаназии тоже находился в пригороде Цюриха, но совсем в другом,- потом плюнул и взял такси. Шофер отлично знал Ифангштрассе; Джед забыл записать номер дома, но тот успокоил его, сказав, что улица короткая. Она рядом со станцией Шверценбах, добавил он, и идет параллельно железнодорожным путям. Джед смутился, предположив, что таксист счел его кандидатом в самоубийцы. Однако этот плотный мужчина лет пятидесяти, говоривший по-английски с чудовищным швейцарским акцентом, то и дело бросал на него в зеркало заднего вида игривые заговорщические взгляды, плохо вязавшиеся с идеей достойной смерти. Их смысл он понял, когда они остановились в начале Ифангштрассе перед огромным зданием в неовавилонском стиле, – судя по протертому красному коврику, китчевым эротическим фрескам и пальмам в кадках у входа, его привезли в бордель. Джед с облечением вздохнул при мысли, что он все-таки больше похож пока еще на клиента борделя, чем центра эвтаназии; он расплатился, оставив щедрые чаевые, и, подождав, пока таксист развернется, пошел вперед по улице. Ассоциация «Дигнитас» хвастливо гарантировала, в период пиковых нагрузок, обслуживание по сотне клиентов в день. И еще неизвестно, мог ли бордель Babylon FKK Relax-Oase похвастаться такой же пропускной способностью, хотя открывался раньше, закрывался позже (в «Дигнитас» же можно было попасть только в рабочие часы и до девяти вечера по средам, когда он переходил на особый режим,) и вложил немалые средства в богатое – весьма сомнительного вкуса, но богатое – оформление. Офис «Дигнитас», напротив, – Джед понял это, подойдя к их зданию, в пятидесяти метрах дальше по улице, – располагался в восхитительно заурядном белом бетонном сооружении с милыми сердцу Ле Корбюзье стоечно-балочными конструкциями, свободным фасадом и полным отсутствием архитектурных излишеств, что делало его похожим, по сути, на тысячи белых бетонных зданий, из которых состоят «полуспальные» пригороды во всех уголках земного шара. С одной лишь разницей – качество бетона было совсем иным, будьте уверены, швейцарский бетон даст сто очков вперед польскому, индонезийскому и мадагаскарскому. Ни единой шероховатости, ни единой трещинки – фасад был девственно чист, хотя прошло уже лет двадцать с тех пор, как его возвели. Отец наверняка не преминул отметить это даже накануне смерти.
В тот момент, когда он собирался позвонить, двое мужчин в холщовых брюках и куртках вынесли из дверей гроб светлого дерева, правда, низкопробный, может быть даже из ДСП, и засунули его в пикап «пежо-партнер»,
Тем временем в пикап запихнули третий гроб. Не дожидаясь четвертого, Джед вошел внутрь и поднялся по ступенькам на площадку, куда выходили три двери. Он толкнул правую, с табличкой Wartesaal, и попал в зал ожидания с кремовыми стенами и тусклой мебелью из пластика, который, надо сказать, чем-то напоминал комнату, в которой он сидел на набережной Орфевр, разве что отсюда не открывался панорамный вид на мост Искусств, в окнах маячил безымянный спальный пригород. Из репродукторов, закрепленных под потолком, лилась фоновая музыка, печальная, разумеется, но достойная – к ней очень подошел бы этот эпитет, – вероятно, что-то из сочинений Барбера.
Сидевшие тут пять человек являлись скорее всего кандидатами в самоубийцы, но сказать о них что-то еще было сложно. Их возраст не поддавался определению, он дал бы им всем от пятидесяти до семидесяти лет, не такие уж они были дряхлые, так что отец по прибытии, надо думать, оказался старшим в группе. Один из них, мужчина с белоснежными усами и пунцовым лицом, выглядел как типичный англичанин; остальных трудно было позиционировать даже с точки зрения национальности. Изможденный человек с внешностью южанина, смугло-желтой кожей и ужасно впалыми щеками – он единственный тут, кстати, производил впечатление тяжело больного – увлеченно читал (он на мгновение поднял голову, когда Джед вошел, потом снова погрузился в чтение) испаноязычное издание «Приключений Спиру»; он явно прибыл из какой-то латиноамериканской страны.
Джед нерешительно потоптался на месте и обратился к женщине лет шестидесяти, по виду обычной альгойской домохозяйке, обладавшей, судя по всему, недюжинным талантом в деле вязания на спицах. Она объяснила ему, что тут, а как же иначе, есть рецепция, выйдете из зала – сразу налево.
Выйдя из зала, Джед толкнул левую дверь, несмотря на отсутствие таблички. Вполне декоративная, но не более того, девица за стойкой (в Babylon FKK Relax-Oase уж точно найдутся экземпляры получше, подумал он) усердно решала сканворд. Джед изложил свою просьбу, которая, судя по всему, шокировала ее: после кончины родственники не приходят, объяснила она. Иногда до, никогда после. Sometimes before… Never after… – талдычила она сквозь зубы. Эта идиотка начинала не на шутку бесить его, и он повысил тон, повторив, что раньше приехать не мог, но сейчас ему совершенно необходимо увидеть представителя дирекции, поскольку он имеет право посмотреть досье своего отца. Слово право, кажется, возымело действие, и она с явной неохотой сняла телефонную трубку. Через несколько минут в комнате появилась женщина лет сорока в светлом костюме. Она заглянула в досье: так оно и есть, его отец поступил к ним утром 10 декабря. Операция прошла «совершенно нормально», – добавила она.
Отец, наверное, приехал 9-го вечером, подумал Джед. Где он провел свою последнюю ночь? Раскошелился ли на роскошный Baur au lac} Хорошо бы, но вряд ли. Зато Джед не сомневался, что, уходя, он оплатил счет и долгов после себя не оставил.
Он стал настаивать, умолять даже. Он был в командировке, когда это случилось, приврал он, ну совсем никак не мог приехать, и теперь хотел, бы узнать поподробнее о последних минутах отца. Женщина, явно раздражившись, в конце концов сдалась и предложила ему проследовать за ней. Проведя его по длинному темному коридору, заставленному металлическими шкафами для картотек, она свернула в свой кабинет, удобный и светлый, выходивший окнами на нечто вроде сквера.
– Вот досье вашего отца, – сказала она, протягивая ему тонюсенькую папочку. Слово досье применительно к ней было, мягко говоря, преувеличением: в папке оказался один-единственный лист, исписанный с двух сторон на швейцарском диалекте немецкого.
– Я тут ничего не понимаю… мне надо отдать текст на перевод.
– Да что именно вы хотите узнать? – Ее спокойствие таяло с каждой минутой. – Я же вам говорю, все в порядке!
– Я полагаю, его обследовали врачи?
– Естественно.