Карта и территория (La carte et le territoire)
Шрифт:
– Извините, – сказал Жаслен, – мой кабинет пока что занят. Могу я предложить вам кофе? Он не так уж плох, нам только что досталась новая машина.
Он вернулся через две минуты с двумя маленькими стаканчиками кофе, который и впрямь оказался отменным.
– Добросовестная работа полиции немыслима, – заверил он Джеда, – без нормальной кофеварки. – Потом попросил рассказать об отношениях с жертвой. Джед изложил историю вопроса: проект выставки, текст для каталога, написанный им портрет Уэльбека… Он видел, что его собеседник смурнеет на глазах, буквально оседая на стуле.
– Понятно… В общем,
– Да, – согласился Джед, хотя у него сложилось впечатление, что у писателя в принципе не водилось так называемых близких людей, в конце жизни уж точно.
– Знаю, знаю. – У Жаслена был совсем упавший голос. – Не понимаю, на что я надеялся… Боюсь, что зря вас побеспокоил. Ладно, давайте все же пройдем ко мне в кабинет, запротоколируем ваши показания.
Поверхность его рабочего стола почти полностью была завалена фотографиями с места преступления, которые он, уже, наверное, в пятидесятый раз безуспешно изучал всю первую половину дня. Джед, любопытствуя, подошел и взял один снимок, чтобы рассмотреть получше. Жаслен едва сдержал удивление.
– Извините, – смутился Джед. – Полагаю, я не должен это видеть.
– Да, по идее, снимки подпадают под тайну следствия. Но давайте, не стесняйтесь: может, что-то вспомните.
Джед рассмотрел несколько увеличенных фотографий, которые, по мнению Жаслена, ничем друг от друга не отличались: кровоподтеки, разодранная плоть, бесформенная головоломка.
– Странно, – произнес Джед, помолчав. – Похоже на Поллока, реши он вдруг написать почти монохромную картину, с ним это случалось, но редко.
– Кто такой Поллок? Простите мое невежество.
– Джексон Поллок – американский художник послевоенных лет. Абстрактный экспрессионист, можно сказать – лидер этого направления. На него существенное влияние оказал шаманизм. Умер в пятьдесят шестом.
Жаслен с внезапным интересом внимательно посмотрел на него.
– А что это за фотографии? – спросил Джед. – В смысле, что, собственно, на них изображено?
Реакция Джеда изумила Жаслена своей остротой. Он еле успел подставить ему кресло, в которое тот рухнул, дрожа и сотрясаясь в спазмах.
– Сидите, не двигайтесь… вам надо что-нибудь выпить. – Жаслен бросился в кабинет группы Фербера, откуда тут же вернулся с бутылкой лагавюлена и стаканом. Добросовестная работа полиции немыслима без заначки высококлассного спиртного, свято верил он, но на сей раз удержался от комментариев. Выпив залпом полный стакан виски, Джед перестал дрожать. Жаслен терпеливо ждал, еле сдерживая возбуждение.
– Да, это чудовищно, – проговорил он наконец. – Это одно из самых леденящих душу преступлений в нашей практике. Вы думаете, что… – продолжал он осторожно, – вы полагаете, что на убийцу мог оказать влияние Джексон Поллок?
Джед помолчал, недоверчиво покачивая головой, и сказал:
– Не знаю… Правда, похоже на его работы. Многие художники конца двадцатого века превращали свое тело в объект искусства, и некоторые поборники body art объявляли себя последователями Поллока. Но тело другого человека… Лишь венские акционисты в шестидесятых годах перешли границу, но их деятельность была ограничена во времени, и это движение уже давно ни на кого не влияет.
– Я понимаю, что
– Где это произошло?
– У него дома, в Луаре.
– Ах да, странно, что я не узнал ковролин в гостиной.
– Вы были у него? В Луаре? – На этот раз Жаслен не сумел скрыть своего возбуждения. Джед был первым человеком из всех, кого они допросили, побывавшим дома у Уэльбека. Даже издательница никогда к нему туда не ездила, они встречались только в Париже.
– Да, один раз, – спокойно ответил Джед. – Отвозил ему картину.
Жаслен вышел из кабинета, позвал Фербера. В коридоре он кратко ввел его в курс дела.
– Занятно, – задумчиво протянул Фербер. – Даже очень. Занятнее всего того, что мы до сих пор слышали, мне кажется.
– И что дальше? – спросил Жаслен.
Они провели импровизированное совещание прямо в кабинете: тут были Орели, Лартиг, Мишель Хури. Мессие задерживался, розыскные мероприятия, судя по всему, увлекли его – какой-то студент-невротик типа отаку* уверял, что нашел в интернете упоминание образа действий их убийцы (мы начинаем терять интерес к делу, печально подумал Жаслен, и готовимся к возможности поражения…). Самые разнообразные предположения сыпались со всех сторон, и длилось это бесконечно – никто из них ничего не знал о художественной среде, – но вдруг Фербера осенило:
* Отаку – человек, фанатично увлеченный чем-либо.
– Я думаю, нам надо поехать с ним в Луаре. На место преступления. Может, он увидит то, что от нас ускользнуло.
Жаслен взглянул на часы: полтретьего, обеденное время давно прошло, а главное, свидетель уже почти три часа торчит один в его кабинете.
Когда он вошел, Джед рассеянно посмотрел на него. Он, судя по всему, совсем не скучал. Устроившись за столом комиссара, он внимательно изучал фотографии.
– Знаете, – заметил он- это довольно убогое подражание Поллоку. Формы и подтеки на месте, но расположены они как попало, без какой бы то ни было силы и жизненной энергии.
Жаслен замешкался, он не хотел действовать нахрапом.
– Это мой стол, – произнес он, не придумав ничего лучше.
– Ох, извините. – Джед вскочил, уступая ему место, но вид у него был не слишком смущенный.
Жаслен изложил свою просьбу.
– Никаких проблем! – тут же откликнулся Джед. Они договорились поехать в Луаре на следующий день на машине Жаслена. Условившись о встрече, они поняли, что живут в нескольких сотнях метров друг от друга.
Забавный тип, подумал Жаслен, когда Джед ушел, и, как часто бывало раньше, поразился, сколько же разных людей сосуществуют в сердце одного города, без всякой на то причины, без всяких общих интересов и забот, следуя по бесконечным непересекающимся маршрутам и лишь иногда объединяясь в сексе (все реже и реже) или (все чаще и чаще) в преступлении. Но впервые эта мысль, которая так занимала его, когда он начинал работать в полиции пробуждая желание рыть глубже и набираться знаний, чтобы дойти до самой сути человеческих отношений, не вызвала в нем ничего, кроме тупой усталости.