Картель правосудия
Шрифт:
– Кротков упорно придерживается версии, что с его стороны на вас не было оказано никакого давления и все это только плоды вашей разыгравшейся фантазии… – Следователь посмотрел на девушку с нескрываемой укоризной, так, словно ему приходится разбираться с этой белибердой, вместо того чтобы заниматься действительно серьезными делами.
– А пленка? Неужели этой записи недостаточно, чтобы упрятать его за решетку? – не унималась Катя, не понимая, почему до сих пор все шло так гладко, а теперь вдруг застопорилось.
Свой главный козырь Осетров приберег к финишу.
– Видите ли, при проведении фоноскопической экспертизы по вине сотрудников лаборатории МВД
– Как испорчена?!
– Видите ли, идентификационной фоноскопической экспертизой проводился сравнительный спектральный анализ голоса в записи с голосом подозреваемого… – Осетров имел очень смутное представление о том, что такое сравнительный анализ, тем более спектральный, а саму фразу почерпнул из справочника по криминалистике, и справедливо надеялся, что Катя тоже небольшой знаток в этой области. – В общем, опуская всякие сложные технические подробности и терминологию специалистов, голос на пленке теперь вообще не поддается идентификации. То есть содержание разговора разобрать можно, а вот кто оппоненты – уяснить нельзя. – Осетров был настолько горд тем, что ни разу не запнулся, воспроизводя подготовленную заранее и заученную наизусть тираду, изобилующую всякими умными словечками, что даже не заметил сразу, что вместо ожидаемого отчаяния и обреченности Катя проявляет полнейшее спокойствие.
– …Таким образом, мы лишились главного доказательства вины Кроткова, -сокрушенно сделал он неопровержимый логический вывод.
– Все не так страшно, – начала Катя, и Осетров замер, предчувствуя самое худшее. Он только собирался скорбеть вместе с ней и даже приготовил платок, чтобы утирать безутешные слезы, как одним махом эта стерва разрушила с таким трудом возведенный хрустальный замок его надежд. – У меня есть дубликат, – сообщила она, – и даже не один.
КАТЯ
17 февраля, утро
В длинном, оклеенном противными зеленоватыми обоями кабинете Катю приветствовал, не вылезая из-за длинного, покрытого зеленым сукном стола, длинный прокурор Горошко с длинным лицом, длинными обвислыми прокуренными усами и украинским выговором.
– На ближайший час меня ни для кого нет, – заговорщически сообщил он секретарше, приведшей девушку, и Катя поняла, что беседа тоже будет длинная.
Шея прокурора была обхвачена жестким пластмассовым корсетом, из-под которого выбивался галстук, украшенный многослойным жирным пятном.
– Я вот тут шею потянул, – пожаловался он Кате доверительным тоном, поворачиваясь к ней всем корпусом. – Ну, вот и добре.
Что именно доброго было в травме шеи, Катя не поняла. Несмотря на жесткую повязку, Горошко все время что-то жевал, на столе стояла быстро пустеющая вазочка с карамельками и мандаринами.
– Угощайтесь, – он придвинул вазочку поближе к девушке.
– Можно я вас буду звать Катей? У меня вот дочь тоже вашего возраста, красавица, вся в мою жену… Так отож…
Катю конфеты не вдохновили, а Горошко продолжал растекаться мыслью по древу:
– Я хочу поговорить с вами, как отец с дочерью, как старший товарищ, беседа эта неофициальная, нигде не фиксируется…
– И долго это будет еще продолжаться? – тяжело вздохнув, осведомилась Катя.
Горошко осторожно потрогал корсет:
– Нет, врачи говорят, что через пару дней можно будет снять.
– Я имею в виду эти ваши бесконечные разговоры. Сколько можно пережевывать одно и то же?!
Вместо ответа Горошко развернул очередную карамельку.
– Чудное
В его брючных карманах не было разве что базуки или резиновой курицы, ну и конечно, этого «чего-то», что он хотел показать. Но прокурор не отчаивался и продолжал поиски.
– Моя жена мне все время твердит: не плюй в колодец, пригодится воды напиться. Вы меня понимаете? Дело это ваше запутанное… Затаскают по судам… – наконец свернул он к теме, но тут же снова отвлекся. – А, вот, нашел все-таки. – Он победно помахал перед носом у девушки какой-то фотографией. – Я же знал, что она у меня есть.
На моментальном снимке, очевидно отпечатанном с видеопленки, Катя была запечатлена со спины в тот момент, когда в ресторане размазывала по физиономии Кроткова кусок торта.
– Это все моя жена, понимаете, она у меня прекрасно готовит, но десерты – это ее слабое место. Вот она и попросила узнать, что это был за торт. Смотрите, какой крем, это, наверное, сливки…
– Что вы мне голову морочите, – не выдержала Катя. – Неужели вам больше делать нечего?!
– Вот и я ей сказал то же самое. Так отож… Вы-то меня понимаете… – И опять ни к селу ни к городу: – Вы знаете, что такое наши колонии? Это же страшное место. Ваш жених-то рассказывал, наверно. Зачем же человека на такие мучения обрекать?
– Я не понимаю, о чем вы говорите. – Катя с трудом подавила желание запустить в придурковатого прокурора чем-нибудь тяжелым.
– Кто без греха, тот пусть первым бросит в меня камнем, это моя жена так говорит. Складно, да? Но я это не потому вспомнил. – Он снова взялся за карамельку. – Я тут взываю к вашему гуманизму и человеколюбию, вот к чему я тут взываю.
– Что вам все-таки от меня нужно?!
– Может… простим его, он ведь, в сущности, неплохой человек. Ну, оступился, так раскаялся же, волосы на себе рвет, нет, говорит, мне прощения. А если о моральных убытках, так он вам все возместит. А-то ведь, потерявши голову, по волосам не плачут, это опять моя жена сказала.
Наконец-то Катя уяснила, что этот урод, женатый на кладези народной мудрости, выступает в роли адвоката Кроткова.
– А о чем он раньше думал? Это ведь не могло продолжаться до бесконечности, не я, так кто-нибудь другой нашелся бы, кто не побоялся бы пойти в милицию.
– А потом у него друзья на свободе остаются, – Горошко не обратил никакого внимания на ее гневную отповедь, – будут ходить к вам, угрожать, вы и на них в суд подадите, а у них тоже друзья… Это же снежный ком получается, лавина, а бороться со стихией – это, я вам доложу, не шутки. Вот я сегодня поборолся… – Он осторожно поворочал головой и поморщился от боли. – Результат налицо. Вы понимаете, о чем я говорю? Не рой другому яму… – снова моя жена.