Картограф
Шрифт:
Филе захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда, чтобы не видеть эту душераздирающую картину. Авдеев тем временем налил две кружки чаю и плюхнулся на стул.
– Теперь рассказывай, что произошло.
И Филя принялся перечислять свои горести, умолчав, однако, про чертовщину и Додона. Авдеев слушал внимательно, иногда записывал что-то в небольшой блокнот и супил бровь.
– Да, дела...
– сказал он, когда Филя закончил.
– Небось, покаялся, что из Гнильцов уехал?
– Покаялся, - подтвердил Филя.
– Но что мне было сделать? Батюшка
Авдеев, казалось, не слушал и думал о чем-то своем.
– Говоришь, натуральный краб?
– Да, с клешнями. Громадный, ходит, как человек.
– Чудеса!
– сказал Авдеев и откинулся на спинку стула.
– Пей чай, а то остынет.
– Пуговка, - шептал Евлампий Лукич.
– Ты откуда здесь, моя хорошая? Закатилась за журнальчик и лежишь. Вот я тебя на видное место положу. Хочешь?
– Работу уже нашел?
– спросил Авдеев.
– Нет, собираюсь. Я здесь только пару дней. Меня тетка из дома выгнала, я у приятеля живу.
– Живи у меня! Я один, места много.
– А Яков Львович как же?
– Уехал, - мрачно сказал Авдеев.
– Не спрашивай, видеть его не желаю. Так что, ждать тебя?
– Спасибо, но нет. Не хочу быть вам обузой.
– А этот твой приятель - кто-то из Гнильцов?
– Нет, местный, таксист Витя Зязин.
– Знаю, знаю, - усмехнулся Авдеев.
– Тот еще фрукт! Ладно, как надоест у него столоваться, милости просим.
– А Настенька? Мы найдем ее?
– Ничего обещать не могу. С одной стороны, краб этот - приметная фигура, не затеряется. С другой стороны, я никогда о таком не слышал. Говоришь, продавщица на него ноль внимания?
Филя энергично кивнул.
– Странно, странно. Я бы перепугался. Вот что, я поспрашиваю у наших, может, кто работал с подобными личностями, подниму архив. Это займет какое-то время, дней шесть - семь. Да, мой дорогой, только дурное дело нехитрое, а на хорошее годы уходят! Постараюсь не затягивать. Сам сюда не мотайся, только огорчение одно, я приеду к тебе, как выясню что-то. Наберись терпения. Если Настенька жива, она найдется. А если нет, так ничего не поделаешь. Допивай, и я тебя провожу.
Чай был горячим, Филя подавился им и обжег язык. Авдеев встал, подошел к окну, открыл форточку и закурил. Евлампий Лукич недовольно завозился и еще сильнее согнулся над столом, стараясь спрятаться от неприятного запаха.
– Вот что!
– вдруг сказал Авдеев, выбрасывая недокуренную сигарету.
– Чего медлить? Сейчас же пойдем к Буквоеду!
– К кому?!
– Увидишь.
Они вышли в коридор, где было по-обеденному пусто. Из кабинетов доносился звон посуды и мирный говор стряпчих. Пахло кофе и лимоном. Авдеев остановился перед кабинетом с надписью «Архив» и повернулся к Филе:
– Как войдем, молчи. Он не любит посторонних. Прикинься пеньком.
– Хорошо, - сказал Филя.
– Я не подведу. Пеньком у меня всегда хорошо получалось.
Они
– Вот бы спичку сюда горящую!
– хулигански подмигнул Филе Авдеев.
– Раз-два, и готово!
– Я вам дам спичку, - раздался скрипучий голос.
– Баловать вздумал, Ромэн? Начальству доложу, живо выгонят на мороз. С волчьим билетиком-с.
– Не ворчи, я пошутил.
За последним рядом стеллажей стоял журнальный столик, возле которого в покойном кресле восседал толстомясый господин в замызганной тужурке поверх рубахи. Все его тридцать подбородков болтались, как тряпье, при каждом вздохе. На коленях у господина лежала ветхая книга, готовая развалиться от малейшего чиха. И тут Филе нестерпимо захотелось чихнуть. Он свел ноздри вместе и что есть мочи крепился, стараясь держаться у Авдеева за спиной.
– Чего притащился?
– недовольно спросил Буквоед.
– Опять по мою душу?
– Угадал!
– весело сказал Авдеев.
– Без тебя никуда. Мне вот что нужно. Не слышал ли ты раньше о некоем крабе по имени Григорий Антонович?
– Крабе?
– переспросил Буквоед.
– А не об осьминоге?
– Что, и такой есть?
– поинтересовался Авдеев.
– Есть и осьминог, и лангуст. По одному делу проходило трое раков.
– Нет, раки не интересуют. Нам бы краба.
– Сейчас взгляну. Где-то было, - и грузный Буквоед с кряхтеньем поднялся с кресла. Он прошлепал мимо них и скрылся за стеллажами. Было слышно, как он бормочет.
– Нет, не здесь. А это как тут оказалось? Непорядок! А все этот чертов Степка, путаница от него одна. Пихает, как попало, сукин сын... Вот, нашлось!
Буквоед вернулся к ним с огромной картонной папкой в руках. Из нее высовывалась стопка пожелтевшей бумаги. Буквоед сел, распахнул папку и склонился над ней. И тут произошло нечто такое, от чего у Фили занялся дух. Буквоед сделал глубокий вдох и коснулся губами бумаг. Буквы полетели к нему прямо в рот! Гурьбой, как льдинки в мартовском ручейке, они поднимались со страниц, задевая друг за друга засечками. Буквоед сладострастно прикрыл глаза, будто пил амброзию. Авдеев невозмутимо взирал на это и изредка посматривал на часы. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем Буквоед насытился. Он отер губы, смачно рыгнул. Изо рта у него вылетела буква «Ю». Она описала в воздухе несколько кругов и приземлилась на ковер. Авдеев тут же раздавил ее каблуком.
– Готово?
– спросил он нетерпеливо.
– Нашел?
– Да, был такой. Проходил как свидетель по делу Петровского.
– Как найти? Где живет?
– Информация засекречена.
– Слушай, давай без этого, - сказал Авдеев.
– Мне нужно знать.
Буквоед развел руками:
– Ромэн, ничего поделать не могу! В документах адреса нет, написано - «засекречено» и точка. Краб был информатором, не хотел светиться. Понять его можно, Петровский тот еще тип. Выйдет из тюрьмы через пару лет и прирежет. Кому нужны проблемы?