Кащей и Ягда, или небесные яблоки
Шрифт:
А только Жар все равно шагнул на свадебный плот. Все три шеста в руку сгреб — на плоту они невредимо лежали — и вот уже стал от берега отплывать. И люди тогда опять ему закричали:
— Не хотим тебя больше!
— Не князь ты нам!
— Выгнал тебя степняшка, мы и вздохнули!
А Жар шесты в дно речное упер и глаза узить стал. Людей на берегу высоком высматривать: кто какие слова говорит, кого мечом за них наказать, а кого и огнем, — дайте только доплыть! Нет, не смог различить. Одно видел: плотно, стеной сплошною стоят, как на свадьбе его стояли. И
— Священный брак уже совершился!
И многократное эхо под небеса понеслось: «Священный брак уже совершился!»
— Слышите? — закричал. — Это боги мне вторят!
И опять приумножилось: «Это боги мне вторят!» И от этого вовсе уже осмелев:
— Я хочу говорить со своею сестрой и женой!
И тогда из-за спин Ягда вышла. При свете луны ее красота совсем другою была — не той, что при свете дня. Как белое облако в черной ночи лучилась ее красота.
— Ягодка! — так Жар сказал и добавил негромко: — Я по тебе скучал…
И когда над водой отзвенело, отшептало, отшелестело: «Я по тебе скучал!» — Ягда крикнула:
— Уплывай! Не муж ты мне и никто! Уплывай по добру, по здорову! Туда, куда наших идолов сплавить хотел!
И люди тоже, как эхо, загомонили:
— Уплывай!
— Река тебя унеси!
И затрясся от ярости Жар. От бессилия и от ярости. И огонь сам из пасти его рваться стал. И тогда он выхватил первый шест, и поджег его, и в высокий берег метнул. И от ужаса ахнули люди, шарахнулись, некоторые и побежали уже. А Жар и второй шест поджег, снова бросил не целя — в них во всех, ненавистных, вздорных, предавших:
— Велес вас разрази!
И попал — на ком-то зажглась рубаха. И голос чей-то от боли завыл.
А под Селищем будто бездна разверзлась, будто из преисподней неслось и неслось: «Велес вас разрази!» И притихли от ужаса люди, и еще от края попятились.
— Внуки вепря! — это Ягдин был крик. — Или нет у вас копий и стрел? Или Перун вам не бог?
— Внуки вепря! — это голос Ляса издалека, с крыши его зазвенел — зазвенел громче струн.
— Внуки вепря! Или Перун вам не бог?
Или в бой не водил вас Симаргл? Или ваши сердца одряхлели без битв? Или князь ваш давно уже не Родовит? Или дед у него не бесстрашный Владей? Или славные дни миновали?Каждый слышал: эти слова слетаются к Лясу прямо сейчас, оттого-то так радостен его голос, оттого струны его звенят, будто вот-вот порвутся. Тетива на их луках должна так от радости трепетать и стрелы вот так же в полете звенеть! И волнение охватило людей, не дослушали они до конца новой песни — снова к обрыву ринулись. И хотя Жар поджег и третий свой шест, стоял на плоту и целил то в одного из них, то в другого, не дрогнул никто. Первым Сила стал в Жара стрелы пускать, а потом и Удал, а потом и все остальные. И даже ребятки, пяти-семи лет, которых Кащей стрелять научил, и те от взрослых не отставали.
А только стрелы Жар на лету
— Симаргл, помоги! — и бросил в него копье.
И Удал метнул. И у Калины тоже в руке копье оказалось. А Корень у Дара, у деда своего, копье отобрал и тоже в змия послал.
Чье из них угодило ему в бедро? Потом долго спорили люди. А мальчишки, чтобы спор их решить, долго в Сныпять ныряли, три копья из реки принесли. Дар, Удал и кузнец в них признали свои. Значит, это Калины копье Жара пронзило. А только это узналось потом. Сейчас, среди ночи, каждый из четырех криком победу справлял.
А пятым, кто громче всех закричал, Жар был. От боли кричал, от бессилия, от ярости и обиды. Так кричал, что плот под ним закачался. Так кричал, что стена его крик устала и повторять. Или плот его от стены далеко уже был? Уносила Жара река — прочь уносила, как люди ее и просили.
А теперь люди молили своих богов — о том их молили, чтобы боги не вернули им Жара — как идолов их домашних однажды вернули. Смотрели вслед Жару, видели, как он меч Родовитов из-за пояса вынул и древко копья пытается отпилить, — потому что острый, с углами был наконечник, если его обратно тянуть, можно и не вынести боли! — смотрели на это и снова богов просили: только бы вспять Сныпять не потекла, только бы не вернула им змия!
А когда прошел у людей первый страх, а может быть, и не прошел, а они прогнать его захотели — храбростью, решимостью, отчаянностью своей — бросились люди с обрыва вниз, в самую воду, молча бросились — поющей стене и вторить нечему было, только плеск воды умножать, потому что люди уже, как один, все плыли Сныпяти поперек. И сначала руками землю копать под каменным идолом принялись, а потом и лопаты, и веревки откуда-то появились. Мальчишки быстро вскарабкались по огромному идолу вверх, петлю на шею ему одели. И тогда уже разнеслось:
— И ух! Вон дух! И ух! За двух!
И стена, чтобы людям помочь, чтобы силы их поберечь — трудно это — огромный камень тянуть — громче громкого затвердила: «И ух! Вон дух! За двух! И ух!»
И рухнул на землю каменный истукан. И в потемках сам будто землею сделался. Столько сил на него положили люди, столько ума и стараний, недоедали, недосыпали, ноги-руки себе морозили, а вот стояли теперь вокруг и только легкость внутри себя ощущали, легкость и радость, будто бы это он застил собой весь белый свет. А теперь некому его застить стало.
— Хвала Перуну!
— Хвала Мокоши!
— И Дажьбогу! И Симарглу хвала! — так говорили люди, и били друг друга в ладоши, и смеялись, как дети, а дети, как взрослые точно, ударяли друг друга в ладони и тоже смеялись.
— Внуки вепря! — это Ягда с высокого берега закричала и луна отогнала прочь тучку, чтобы всю ее осветить. — Я люблю вас! И я горжусь вами, внуки вепря! И клянусь быть вам доброй княгиней!
И люди в ответ закричали:
— И пусть Родовит живет до ста лет!