Катастрофа
Шрифт:
Он ушел в лес и, глубоко уединившись, жарко призывал помощь Христа:
— Все свои лишения и скорби понесу с радостью, лишь бы устоять нам, устоять России в борьбе со злобной силой адовой, посягнувшей на нее! Смилуйся, Господи, наконец над родиной, испытавшей столько бед…
Все теперь переменится в его жизни. Трудно, ох как трудно старому писателю, знавшему блестящие времена, переживать лютый холод в «Жаннет», скверную пищу, домашние неурядицы. Но главное, что станет болью его жизни, — тревога за Россию. И ничто с этой болью не сравнится!
* * *
Спустя годы всплывут некоторые подробности «эфирного срама»
Она писала: «Положа руку на сердце утверждаю, что Мережковский до своего последнего дня оставался лютым врагом Гитлера, ненавидя и презирая его…» Мережковский называл Гитлера «маляром, воняющим ножным потом».
Юрий Терапиано позже будет утверждать, что на немецкое радио Мережковского увлекли его многолетний секретарь Владимир Злобин и какая-то «иностранная дама». Они якобы считали, что подобное выступление может облегчить тяжелое материальное положение Мережковских. Гиппиус о подвиге мужа узнала слишком поздно и возмутилась им.
Бедные люди! Разве у столь гнусного преступления могут быть оправдания? Могут быть лишь мотивы, да кому это надо знать!
Досконально известно, что когда Мережковские вернулись в Париж, от них все отвернулись. И не только в литературном мире. Они стали изгоями.
Виктор Мамченко — поэт средней руки, друг «номер один» Зинаиды Николаевны — рассказывал, что когда Мережковский узнал о зверствах гитлеровцев в России и об их явных завоевательных потугах, то испытал «сильное охлаждение» к «освободителям отчизны».
…Дмитрий Сергеевич скоропостижно скончался 7 декабря того же, 1941 года, чуть-чуть не дожив до разгрома гитлеровцев под Москвой.
На Сент-Женевьев де Буа — русское кладбище под Парижем— пришли лишь несколько человек. В глинистой яме высоко стояла вода. Когда могильщики опускали гроб, он неловко бултыхнулся, вызвав брызги. Капли долетели до бедной Гиппиус, упав на ее пальтишко. Она вскрикнула и без чувств повалилась на руки Злобину, рядом стоявшему.
С этого момента Зинаида Николаевна несколько тронулась головой.
3
Бунин был потрясен: немцы с уму непостижимой легкостью катились по русской земле.
— В чем дело? — с ужасом вопрошал он домашних. — Неужто двадцать четыре года большевистского царствования совершенно опустошили души людей? Быть может, интернациональная идеология лишила русский народ естественного желания защищать отечество?
Все вздыхали, и никто не умел ответить.
Зуров покривил рот:
— «Новое слово» ведь пишет, что русские повсюду встречают немцев как желанных освободителей, выходят с хлебом-солью. Может, и впрямь лучше Гитлер, чем Сталин? Немцы люди культурные, церкви открывают, землю крестьянам наверняка дадут. Ведь хуже, чем деспотия большевиков, ничего быть не может. Не так ли?
Бунин, задохнувшись от гнева, молчал несколько мгновений, потом выскочил из-за стола, за которым пил морковный чай, перед самым носом Зурова взмахнул кулаком:
— Что?! Что вы сказали? Хлеб-соль? Земля?
Зуров отшатнулся, заметно изменившись в лице. Этой вспышкой гнева он был обескуражен.
— Ведь это враги! — втолковывал Бунин, словно перед ним стоял непонятливый ученик. — Принять из их рук милость — безнравственность,
Бахрах поддержал патрона:
— Наполеон Москву занял, зато потом с трудом ноги унес.
Зуров, несколько пришедший в себя, окрысился на нового сожителя, поселение которого на «Жаннет» ему явно пришлось не по душе.
— Наполеон! — насмешливо протянул он. — Наполеону пришлось пядь за пядью отвоевывать, а эти советские… драпают от германцев, как зайцы от волка.
— Это временно! И причина ясна — где военачальники Якир, Уборевич, Тухачевский? Английское радио передало, что арестованы едва ли не все командиры армий — перед самым началом войны.
Зуров с превосходством знающего человека отрезал:
— Потому что они пожелали сотрудничать с немцами, стали их агентами, шпионами.
Несколько успокоившийся Бунин пожал плечами:
— Шпионы? Сомнительное дело. Ленинская гвардия — это действительно шпионы — германские, на их деньги большевики разлагали русскую армию и укрепляли свою власть. А после расплатились, отдав национальные сокровища в Германию. Вот по этому шаблону и строят обвинения вчерашним «товарищам». Зачем нужно Сталину обезглавливать собственную армию? — полюбопытствовал Бахрах. Вот в этом-то и загадка. Пилит сук Иосиф, на котором сам сидит. Если уничтожал он старых большевиков — Троцкого, Зиновьева, Бухарина, то это объяснить можно: устранял потенциальных конкурентов на престол. Но ослаблять свою армию — это все равно, что собственный дом подпаливать.
В дневнике Бунина появлялись новые записи:
«Не запомню такой тупой, тяжкой, гадливой тоски, которая меня давит весь день. Вспомнилась весна 19-го года, Одесса, большевики— очень похоже на то, что тогда давило…
Страшные бои русских и немцев. Минск еще держится.
Желтоватая, уже светящаяся половина молодого месяца.
Да, опять «Окаянные дни»!»
«С утра довольно мутно и прохладный ветерок. Сейчас — одиннадцатый час — идет на погоду. И опять, опять, как каждое утро, ожидание почты. И за всем в душе тайная боль — ожидание неприятностей. Изумительно! Чуть не тридцать лет (за исключением десяти, сравнительно спокойных в этом смысле) живешь в ожидании — и всегда в поражении своих надежд!
Пришла газета. Немцы: «сотни тысячтрупов красных на полях сражений…» Русские: «тысячитрупов немцев на полях сражений…»
«Блажен, кто посетил сей мир». На мою долю этого блаженства выпало немножко много! "J'en ai accez!" [11]
«Взят Витебск.
Больно… Как взяли Витебск? В каком виде? Ничего не знаем! Всесообщения с обеих сторон (немцев и французов. — В.Л.)довольно лживы, хвастливы, русские даются нам в извращенном и сокращенном виде.
11
С меня довольно! (фр.)