Катастрофа
Шрифт:
В общем, можете мне поверить, это была обычная витрина, которую можно было найти в любом заштатном российском городишке. Но внимание его привлек еще один портрет, на который вначале он не обратил внимания, может, потому, что фотография висела в самом нижнем углу витрины. На него глядело лицо бойкой сельской красавицы лет тридцати. Она была сфотографирована в рост. Легко было заметить, что бюст ее высок, талия и без искусственных мер узка, платье ловко подогнано под фигуру и выгодно подчеркивает женские прелести. Волосы высоко по моде взбиты, губы пышны,
— Хороша Маша, да не наша! — воскликнул мой герой и скуки ради отправился на базар, кипевший торговой жизнью, веселым говором, запахом сена, дегтя и конского навоза. Он шел меж рядов и завидовал тому счастливцу, которому досталась эта красавица, которую он мысленно окрестил уже Катюшей.
Отправился в гостиницу, поужинал на первом этаже в трактире и поднялся в свой номер с умывальником, постелью за ширмой, старым, продавленным диваном и бедными ситцевыми занавесками.
— Господи! — воскликнул мой герой. — Какая нелегкая занесла меня в эту провинциальную дыру? Поезд идет только утром, а впереди нудный вечер и, быть может, бессонная ночь.
Не снимая штиблет, он повалился на постель поверх одеяла и неожиданно для себя сразу же уснул.
Проснулся, когда за окном было тихо, а на небе, в узкий оконный просвет, бледно светила полная луна. Такая жуткая тишина, такое беспредельное одиночество!
Выскочил он из номера, чтобы больше не оставаться в четырех стенах, вышел на улицу. Кругом бушует весна, вишни покрыты цветами — словно белым снегом оделись, трещат соловьи — прекрасная и печальная ночь.
Где-то поблизости скрипнула калитка, и показалась в темного цвета, шуршащем шелком платье молодая женщина. Возле гостиницы она замедлила шаги, повернула в его сторону голову на высокой красивой шее. Под туго перехваченным в талии платьем угадывалось ее молодое, гибкое тело.
Вдруг она легким движением поманила его и чуть шепнула:
— Не отставай!
Шагов через тридцать он нагнал ее, пошел рядом, не зная от смущения, что сказать. Она тоже чувствовала себя робко, видимо стесняясь того, что уже сделала.
Он выпалил первое, что взбрело на ум:
— Вы местная?
Она молча кивнула и словно нечаянно дотронулась до его руки.
Он начал смелеть: схватил ее маленькую сильную кисть, сжал в своей ладони.
Она не вырвалась, скорее охотно поддалась ему.
Он продолжал:
— Я из Москвы, занимаюсь журналистикой. Завтра утром уеду — со скорым поездом.
— Вот это хорошо! — неожиданно произнесла она. — А что у вас — дело какое?
— Да нет, любопытства ради занесло, а теперь страшно скучал.
Она вздохнула:
— Эх, какое у нас любопытство, так — тоска сплошная.
— Пойдемте ко мне в гости, — осмелел он.
— Это куда? В гостиницу? Это мне не с руки. Меня тут все знают.
Помолчали, вдруг она с какой-то отчаянностью, от которой сладко замерло у него в груди, произнесла:
— Без вашего номера
Он порывисто обнял ее, ощутил налитые груди, крутые бедра, и все в нем самом налилось силой и неукротимым желанием обладания.
— Не спеши! — приказала она. — От тебя не уйдет, все достанется.
И, часто стуча подкованными полусапожками, потянула его за собой куда-то в сторону. Он не сопротивлялся, охотно подчиняясь ей.
Они миновали еще одну пустынную улицу, свернули в темный проулок, заросший кустами сирени и липовыми деревьями. Луна спряталась за тучку. Стало совсем темно. Она, словно ясно видя в этой кромешной темноте, властно тащила его дальше и дальше.
Наконец, тяжело дыша, остановилась и сдавленным от волнения голосом произнесла:
— Это здесь! Иди ближе, помоги мне!
Он ухватился за какой-то тяжелый, непонятный ему на ощупь предмет.
Вдруг ярко выскочила из-за тучки луна и снова все озарила своим мертвенным фосфорическим светом. У него от ужаса остановилось дыхание: вокруг торчали кресты и памятники, а предмет, который он тянул, — громадный, еще свежий венок из ветвей, цветов и с лентой.
— Не бойся, — ободрила она его, хотя у самой от страха почти пропал голос. — Никто здесь нас не укусит. Здесь все спят вечным сном.
— Ты кто? — заикаясь, выдавил он.
— Скоро узнаешь, — пообещала она и стянула с могилы венок. Потом споро и деловито сняла с себя исподнее, подняла юбку и легла на спину: Ну иди скорей, дурачок!
Он увидал белизну ее чудного тела и, уже ничего не страшась, повалился на нее, на свежую могилу, коснулся локтями и коленями влажных цветов. Нашел ее пухлые губы и в смертельной истоме впился в них, смешался с ее крепким телом и исступленно погрузился в то неистовство, которое еще никогда не испытывал. Он понял, что до этой минуты не знал ни любви, ни подобной страсти.
Эта близость навеки сроднила их, сделала хранителями страшной и нерушимой тайны. Она делила его восторги, вскрикивала, расходясь, все громче и громче, со стоном выдыхала, извиваясь:
— Еще, милый, еще! Боже, как мне сладко…
А кругом царила кладбищенская ночь, бесконечно безмолвная, с длинными тенями соседнего склепа, крестов, берез и тополей. От некоторых могил исходил мертвенный фосфорический свет и самый яркий — от ихмогилы. Свет словно шел из-под земли и был столь ярок, что можно прочитать надписи надгробий.
Когда все было кончено и она вытянулась в полудремотной истоме, он нежно целовал ее набухшие соски налитых грудей. Она устало и счастливо вздыхала и вдруг ловким, змеиным движением выскользнула из его объятий и принялась стряхивать с шуршащего платья прилипшие комочки земли. Потом торопливо застегнула пуговицы лифа и, держа шпильки в белых зубах, оплела голову толстой русой косой.
Он хотел опять обнять ее стан, но она холодно отстранилась:
— Это лишнее! Мне надо домой, не ровен час, свекровь меня хватится.