Катон
Шрифт:
Марк теперь был настоящим воином, и его доблесть удостоверялась печатями нескольких ран, но ему не приходило в голову хвастаться перед соотечественниками столь ценимыми в Риме шрамами. Его внимание было сосредоточено на другой ране - душевной, которую нанесли ему не спартаковцы, а сограждане. Осмысливая происшедшее как в ходе военной кампании, так и после нее - в столице, он не мог не заметить глубокого кризиса в Республике и в самом обществе. О порче нравов говорил еще его прадед, но теперь ему довелось убедиться, сколь пагубно воздействует это явление не только на частную, но и на государственную жизнь. "Однако, - думал Марк, - в итоге все встало на свои места: солдаты обрели серьезность, в войско вернулась дисциплина, и нами была одержана победа, противостояние победоносных полководцев друг другу и Республике тоже разрешилось благополучно. Может быть,
– с отчаянием и возмущением вопрошал он безмолвные небеса.
– Но если свободным нужна плетка судьбы, как рабам - розга надсмотрщика, то чем же они отличаются от рабов? Выходит, правы стоики, утверждающие, что все люди - рабы, за исключением мудрецов!" В этой связи Марку вспомнился довод, приводившийся Сципионом Назикой Катону Старшему, когда патриарх ратовал за уничтожение Карфагена. "Этот город нужен нам как символ враждебности, - говорил Назика, - дабы страх обуздывал наши пороки". "Но постыдно быть добро-детельным из-под палки, - мысленно отвечал ему Марк за своего предка.
– Мудрость - вот что позволит человечеству обойтись без страха, - размышлял он дальше, но затем снова возникали сомнения.
– Мудрость - удел единиц, а судьбу государства решают сотни тысяч... Как же сделать ее достоянием масс, как сделать мудрость коллективной?" После нескольких дней терзаний он вслед за Платоном пришел к выводу о необходимости поставить во главе государства мудрецов. Эта давно ему известная, но теперь прочувствованная и выстраданная им самим идея вдохновила Катона для борьбы на новом жизненном витке. Он решил на практике реализовать главную часть замысла Платона и стать именно таким мудрецом у власти, философом в сенате.
Наметив цель, Катон тут же принялся воплощать ее в действительность и, невзирая на творящиеся вокруг безобразия, с невозмутимостью философа двинулся вперед. Однако занимать государственные должности время еще не пришло. Согласно установленным порядкам, квестором можно было стать только в тридцать лет, а консулом - лишь в сорок три. Правда, существовал еще пример Помпея, дурно влияющий на аристократическую молодежь, но Катон отверг для себя подобный путь. "Зло никогда не бывает единичным", - утверждает философия, значит, незаконно пришедший к власти никогда не сможет править по законам. В данной ситуации Марку не оставалось ничего иного, как продолжать военную службу, и он выдвинул свою кандидатуру на выборы в военные трибуны.
На первый взгляд в его поведении никак не сказались плоды размышлений, поскольку он поступил так же, как и многие его недавние сослуживцы, продолжившие военную карьеру. Однако при внешней схожести действий было различным их нравственное наполненье. Катон вкладывал в традиционные поступки совсем иное содержание в сравнении с товарищами, и это, так или иначе, сказывалось на качестве его службы.
Когда подошел срок предвыборной кампании, Марк надел беленую кандидатскую тогу и вышел, как полагалось обычаем, на улицы города, чтобы просить поддержки сограждан. Раньше Катону доводилось в подобных случаях ходатайствовать за друзей, и он всегда находил нужные слова и аргументы, чтобы дать им наилучшую рекомендацию, однако оказался совсем неспособен просить за себя. А после одного эпизода у него вовсе пропало желание разговаривать с плебсом.
На перекрестке в густонаселенном Авентине к Катону подошел сухопарый шустрый человечек в засаленной, когда-то коричневой, а ныне, скорее, серой тоге и, деловито крякнув, представился:
– Фигудий Кносс, Коллинская триба. А ты, как я понимаю, Марк Катон?
– Я Марк Катон, - не стал отпираться Катон.
– Ты хочешь быть военным трибуном?
– В том случае, если и вы этого хотите, - серьезно ответил Марк, несмотря на то, что сразу почувствовал неприязнь к внезапно объявившемуся собеседнику.
Фигудий понимающе ухмыльнулся, панибратски подмигнул ему и сказал:
– Наше желание недорого стоит. В моей коллегии триста человек; по сотне сестерциев на брата. Предводителям -
Лицо Катона изобразило недоумение.
– Можешь не сомневаться, мы контролируем мнение всей трибы, а в данном случае - центурии. Я гарантирую...
Тут выражение недоумения на лице Марка сменилось гневом, и он вос-кликнул:
– Да как ты смеешь!
– О почтенный Порций, конечно, в прошлом году было по восемьдесят сестерциев, но цены на хлеб растут и, вообще, сейчас только проститутки дешевы, так что...
– Пошел прочь, подонок!
С необычайной проворностью торговец голосами отпрыгнул в сторону и, не останавливаясь на достигнутом, продолжал интенсивно ретироваться, одновременно выкрикивая предостережения и упреки Катону.
– Ты не очень-то со мною! Мне не с такими доводилось винцо попивать! Сам Гай Веррес, когда домогался претуры, чуть руки мне не целовал, а сколько консулов я сделал! И вдруг какой-то трибун меня обзывает... тьфу! Богач, а для дела поскупился!
Катон испытывал отравляющее душу чувство гадливости и, бросив все дела, пошел домой. "И это народ римский!" - с болью повторял он про себя.
Поговорив со старшими, Марк узнал, что подкуп избирателей уже давно стал в Риме привычным явлением и, более того, ширится и совершенствуется прямо пропорционально количеству запрещающих законов. В городе существуют чуть ли не профессиональные организации, оказывающие соискателям услуги в деле скупки голосов. Причем система преступных сообществ настолько отлажена и действует так четко, что порою деньги получают посредники, которые раздают их плебсу уже после выборов.
"Нет, в Риме не все продажно!
– упрямо заявил Катон.
– И я докажу это".
Он по-прежнему ходил по городу чуть ли не в одиночку и, приветствуя граждан, с демонстративной прямотою говорил: "Я, Марк Катон, выступаю кандидатом в военные трибуны, и в обмен на ваши голоса предлагаю вам свою доблесть, горячее сердце, хладный рассудок и разящий меч, но не деньги, ибо на поле боя врага побеждают сталью, а не серебром. И если вы доблесть ставите выше денежного мешка, то вам есть резон голосовать за меня".
Обычно простолюдинам нравилась эта искренность, но, приветствуя его высказывания, они испытывали разочарование, когда понимали, что слова у него не расходятся с делом. На форуме они были за Катона, но дома - нередко уже против.
В его пользу послужило другое обстоятельство. Уже давно роскошь грудами барахла и нагромождением предрассудков отделила нобилей от плебса. Аристократы возомнили, будто под одеждой они столь же отличны от простолюдинов, сколь и в богатых нарядах, потому стали относиться к ним презрительно. Однако обломок старины в виде обычаев предвыборной кампании требовал равноправного общения знатных и безвестных, богатых и бедных. И вот, чтобы в таких случаях вести простецкий разговор с представителями черни, нобили завели в своем штате должность раба-номенклатора, обязанностью которого было из-за спины господина подсказывать ему имена встречавшихся сограждан и давать им краткую характеристику. Увы, задушевной беседы через подсказчика не получалось, поскольку лицемерие такого общения было вопиющим. Поэтому появился закон, запрещавший пользоваться услугами номенклатора в предвыборный период, который был принят как раз накануне того дня, когда Катон надел беленую тогу. Но папирус, как и бумага, не всегда способен выправить неприглядные зигзаги жизни, и единственным соискателем, последовавшим предписанию, был Марк Катон. Он старательно запоминал имена всех простых людей, с кем ему доводилось общаться, и в дальнейшем именовал их самостоятельно. Даже такого элементарного уважения к себе в море презрения со стороны нобилей людям оказалось достаточно, чтобы проникнуться к Катону чувством благодарности.
Впрочем, не столь уж значительной была должность военного трибуна, чтобы сражаться из-за нее денежным мешкам. Марк Катон благодаря своему происхождению, личным качествам и уже имеющимся заслугам вполне мог рассчитывать на нее и без применения каких-либо ухищрений. Поэтому он весьма логичным образом в числе других был избран военным трибуном и получил на будущий год назначение в Македонию к претору Рубрию.
Оставшееся свободное время Катон хотел отдать подготовке к ответствен-ному путешествию. Он достал карты не только той страны, куда был командирован, но и Греции, Фракии, Иллирии, Малой Азии, обложился трудами географов и историков и принялся изучать природу, а также население интересующих его земель. Однако события государственной жизни вновь отвлекли Марка от занятий.