Катон

Тубольцев Юрий Иванович

– Надо все сделать как следует, дабы душа его могла упокоиться, - пояснил Мунаций.

– Душа, - растерянно повторил Марк, - она как раз сейчас разговаривала со мною. Слова не звучали, но на меня снизошла благодать и всего охватило какое-то особое ликование... причем оно являлось общим. Даже при жизни у нас не было такой близости и взаимопонимания... Но мы оба сожалели о том, что не удалось встретиться в Фессалонике... Мы ведь уже тогда знали, что то была последняя возможность...

– Марк, там к тебе прибыли посольства от многих окрестных городов с выражениями соболезнования и с дарами, - сказал Фавоний.

– Нужно их принять, Марк, - настойчиво произнес Мунаций.

– Все прошло... Это тело уже пусто. Вы спугнули душу, - с болью произнес Марк.
– Идемте.

– Постой,

я сделаю стяжку и подвяжу ему челюсть, - сказал Клеант.

– Не мучай его.

– Будет лучше, - стоял на своем грек.

– Марк махнул рукою и пошел на улицу. Однако через несколько часов он убедился в правоте Клеанта: повязка сотворила чудо, и когда ее сняли, лицо покойника источало торжественное умиротворение.

– За одно это тебе можно было бы дать свободу!
– воскликнул Катон.

– Увы, ты уже явил мне свою милость, - заметил грек.

– А сейчас я явлю тебе доверие, - пообещал Марк и командировал Клеанта в воинский лагерь за деньгами, необходимыми ему здесь в большом количестве.

Эн хотя и находился на территории Фракии, сохранял с римлянами мир, необходимый ему для морской торговли, служившей главным источником его доходов, да и население Эна большей частью состояло из греков, так как этот город был основан выходцами из Эолии. Поэтому местные власти сочувственно отнеслись к горю Катона и всячески помогали ему в организации похорон.

В эти дни Марк выказал себя полной противоположностью знаменитому предку. Катон Старший был бережлив до скаредности и жаден до жестокости, а его правнук расточал деньги, не считая. Погребенье было обставлено с наивысшей роскошью, а главную площадь города украсил памятник из белого фасосского мрамора стоимостью в восемь талантов серебра. При этом Марк не принял денег от сочувствующих городов и общин, а из даров взял только благовония, которые сжег в большом количестве во время кремации, однако прежде в полной мере заплатил за них.

Видя головокружительную щедрость римлянина, финикиец взыскал с него огромную сумму за свое потонувшее корыто, верно рассчитав, что в такой момент он не станет торговаться. Заграбастав монеты, торговец тут же повернулся к Катону спиной, вполголоса обозвал его болваном и удалился с сознанием своего абсолютного превосходства.

Марк никому не доверил транспортировку праха Цепиона на родину и оставил урну на хранение надежным людям, сказав, что сам доставит ее в Рим по окончании службы.

Возвратившись в Фессалонику, Катон задержался в порту и долго глядел на тот пирс, по которому всего месяц назад ходил Цепион, жизнерадостный, молодой, полный сил и надежд. Хотя им и не удалось здесь встретиться, он отчетливо представлял себе брата, разгуливающим по этим камням, и будто бы даже видел, как, дойдя до края, тот характерным движением встряхивает головою, поправляя волосы, разворачивается и смотрит в сторону живописных гор. Сколь естественной была картина, нарисованная фантазией с помощью красок памяти, и какой уродливой выступала действительность! Он никогда не увидит здесь Цепиона. Возмутительным, чудовищным тут было слово "никогда", именно оно, встав в обычную фразу, внесло в нее боль и отчаянье, изуродовало ее провалом потусторонней пустоты. Фраза: "Это не повторится никогда", - является формулой жизни, придающей ей ценность, притягательность, неизъяснимую прелесть и в то же время окрашивающей ее мрачным цветом угасания. Время есть поле битвы жизни и смерти, а миг настоящего - это линия, точка фронта, где идет отчаянная рукопашная схватка, и где смерть всегда побеждает, отвоевывая у жизни и поглощая все большее пространство. Человек умирает в каждое мгновение, он постоянно плавно иссякает, а смерть лишь подводит итог. Страшно это непрерывное паденье в пропасть преисподней, но человек не в силах его остановить. Однако гораздо ужаснее преждевременная смерть. Сколь непрочен человек!

Катон изнемогал под гнетом мыслей о несправедливости мироздания, от-крывшейся ему в смерти тридцатилетнего брата, человека обаятельного, доброго, никому не причинившего зла, к недостатком которого можно было отнести лишь самые безобидные человеческие слабости. Правда, Марку уже довелось видеть гибель людей в расцвете сил, причем массовую гибель. Это произошло на войне. Но то была смерть

в борьбе за большое дело, смерть за Отечество - высшая ценность римлян в те времена, когда Рим оставался Римом, как, впрочем, - и афинян, и спартанцев в эпоху расцвета их цивилизаций. Там люди, погибая, возводили себе великий памятник в образе славы Родины, сияющий на пьедестале ее могущества. Поэтому та смерть не была страшна для таких людей, как Катон. И совсем иное дело - умереть в мирное время от случайной болезни. Со смертью без цели, с бесславной смертью Катон примириться не мог.

Вновь и вновь в его памяти всплывало лицо невинной жертвы злобного циника-случая или беспричинного гнева небес, и он опять терзался сознанием бессилия перед несправедливостью - своим главным врагом, с которым вел войну с детства, с которым безуспешно сражался всю жизнь, и, проиграв ему в жизни, победил его самой смертью.

Цепион всегда был самым близким человеком для Марка. Несмотря на то, что они отличались по характеру, темпераменту и интересам, их объединяло природное сродство, позволявшее находить взаимопонимание на уровне интуиции, склонностей, привычек, симпатий и антипатий. Кроме того, братья гармонично дополняли друг друга: Катон был разумом их дружбы, Цепион - плотью, а душа являлась общей. Теперь Марк словно лишился земной опоры и повис в холодном, умозрительном мире своих идей. То, что при жизни он менее всего ценил в брате, сейчас казалось едва ли не самым дорогим. Цепион при желании понимал философию Катона, но она его мало занимала, в первую очередь, он был земным человеком. Он любил природу и являлся ее гармоничным продолжением, любил жизнь и ценил ее в самых мелких проявлениях. Перед важным сражением он мог сказать: "Эх, сейчас бы миску смачной похлебки уписать!" Прежде это раздражало Катона, но теперь ему недоставало простых жизненных элементов, подобных такой незатейливой и теплой фразе. Оказалось, что человеку нельзя все время летать в сферах высокой мысли, а порою необходимо приземляться и делать привал.

Вновь и вновь Марк вспоминал их совместные странствия по Италии во время спартаковской войны. Перед глазами плыли поля Пицена, лесистые склоны Апеннин, сухие пыльные степи Апулии, пейзажи Лукании и Бруттия. Сколько картин родной страны, сколько живописных сцен! И все они оставили столь яркий след в памяти потому, что он видел их не только своими глазами, но и жизнелюбивым взором Цепиона. Брат хорошо разбирался в сельском хозяйстве, знал наименования всех растений и деревьев и о каждом мог многое рассказать. Общаясь с ним, Катон врос в землю его ногами, и вот теперь судьба вырвала этот корень, и он оказался лишенным питательных соков родной почвы. Мир поблек и как бы потерял цвет, вкус и запах.

Обокрав Марка, эта смерть в то же время дала ему новое понимание жизни, она не изменила его ценностных установок, но сделала его добрее. Он стал по-иному смотреть на людей, ибо, чем они были в своих страстях, тщеславии, самомнении у края разверзнутой пасти смерти? Сколь жалкой и презренной выглядела их злоба и корысть, которыми они пожирали самих себя, на фоне всесильного необъятного Ничто, готового поглотить их всех!

Дальнейшая служба Катона проходила спокойно. Значительных боевых действий в тот год не было, так как фракийцы вели себя тихо, и Марку даже удалось объехать Грецию, исполняя какое-то не очень обременительное поручение претора. Но то, что раньше стало бы для него событием, теперь прошло почти бесследно. Достопримечательности исторической земли не затронули его одетую трауром душу, тем более что вся слава Эллады осталась в прошлом, и потомки знаменитых героев и мудрецов производили удручающее впечатление в своем ничтожестве, куда их низвергла утрата гражданских доблестей. Начавшийся с гордой позы самосознания и самоутверждения индивидуализм эпохи эллинизма, обрубив общественные связи, эти кровеносные сосуды человеческой души, не дал людям взамен ничего, кроме высвобождения низменных частнособственнических инстинктов. И итог произошедшей трансформации личности вызывал тошнотворное ощущение у стороннего наблюдателя, каковым являлся Катон, выходец из иной цивилизации, прошедшей лишь половину гибельного пути. Правда, он встречался с некоторыми философами и немного поспорил с ними, но все они показались ему менее интересными, чем Афинодор.