Катон
Шрифт:
Услышав такое, Катул, который уже позволял льстецам именовать себя Капитолийским, едва не лишился чувств, а все видные сенаторы, бросив красующихся в новом качестве консулов, ринулись в курию, чтобы вынести постановление в защиту Лутация.
В ходе обсуждения своего законопроекта Цезарь вел себя надменно и от-кровенно провоцировал сторонников Катула на скандал. Самого патриарха, когда тот собрался выступить с оправданиями, он как претор, ведший заседание, лишил слова. У присутствующих создавалось впечатление, что для Цезаря не существует никаких норм и законов, и он уже сейчас готов прибегнуть к любым средствам для расправы с соперниками.
– Цезарь,
– крикнул претору Катон.
– Хотя бы здесь, в освященном месте, в курии, среди лучших граждан Рима вспомни, Цезарь, что ты не всегда был слугой, что родился ты свободным человеком!
Цезарь посмотрел на Катона с чувством превосходства и улыбнулся. Он понял, что на этот раз ему удалось обмануть даже этого негласного цензора Рима, что Катон не разгадал его коварного замысла, и это позволило ему смотреть на трибуна свысока. Что же касается укоров его достоинству, то честь была погребена в нем под бронею расчетливости и достучаться до нее не представлялось возможным. Цезарь счел бы себя обесчещенным только в случае поражения, а сегодня он достиг пусть и локальной, но все-таки победы.
Возмущение сенаторов нарастало, и у претора уже не осталось действенных аргументов в пользу своего законопроекта. Тогда он вдруг принял смиренную позу и сказал, что, уступая воле большинства почтенных людей, отказывается от выдвинутого им предложения. С этими словами он сел на преторский стул и виновато поник головою. Все опешили от неожиданности, и в зале повисла тревожная тишина, Казалось, что вот-вот произойдет нечто из ряда вон выходящее, но все, что могло произойти, уже произошло, только этого никто не понял. Теперь же Цезарь сидел смирно, всей позой изображая покорность судьбе, и лишь очень проницательный человек мог бы заметить, как светится торжеством его лицо. Так ничего и не дождавшись, сенаторы успокоились и перешли к рассмотрению других вопросов.
Однако бессмысленная на первый взгляд выходка Цезаря эхом откликну-лась в дальнейших событиях. Попытки Цицерона добиться лояльности первых сенаторов к Помпею, чьего возвращения в Рим ожидали через несколько месяцев, теперь встречали более резкий отпор, чем прежде: у всех занозой в мозгу засело противопоставление Помпея Катулу и в его лице - партии оптиматов. В свою очередь и сам Великий ожесточился, узнав, что сенат в инциденте с освящением Капитолийского храма активно выступил против него, а потому стал благосклоннее смотреть на Цезаря и других популяров. Так был вбит еще один клин между Помпеем и сенатом, так образовалась еще одна трещина в обветшалом здании Республики.
Начало года выдалось горячим и, будучи вовлеченными в круговорот событий, сенаторы скоро забыли о загадочном выпаде против них Цезаря. Всеобщим вниманием вскоре завладел Метелл Непот. В первых числах января он созвал народную сходку и принялся сокрушаться о бедственном положении государства.
Кто тогда не сетовал на это самое бедственное положение? Разговоры о нем стали общим местом в выступлениях всех политиков, только каждый интерпретировал ситуацию по-своему, надеясь в море общих бед выловить золотую рыбку частной выгоды. По версии Непота, источником несчастий были решительность и принципиальность Цицерона и других сенаторов в борьбе с заговором Катилины, каковых давно не видывали ни Форум, ни Курия.
– Пора положить предел самоуправству Цицерона и его приспешников, совершающих противозаконные казни граждан!
– зычно, на весь форум звучало возмущение Непота.
–
Переждав, пока не утихли аплодисменты, неизменно сопровождающие в народе произнесение громкого имени, Непот начал сокрушаться по поводу того, что войско Катилины до сих пор не уничтожено и грозит Риму из Этрурии, в чем обвинял опять-таки сенат и Цицерона, ничуть не заботясь при этом о возникающем противоречии между первой частью речи и второй. Он отлично понимал психологию массы и знал, что восклицательные знаки с лихвой восполнят погрешности содержания.
Катилина действительно еще не сложил оружия, но конфликт удалось локализовать, и мятеж был обречен на неудачу. Сенатские войска не форсировали события лишь во избежание неоправданных потерь. Однако если само восстание уже не представляло опасности для государства, то разговоры о нем вполне годились для возбуждения недовольства.
– Расправиться с мятежниками может только один человек - Гней Помпей Магн!
– вновь приводил речь к требуемому заключению Метелл.
– Следовательно, необходимо немедленно призвать его в Италию вместе с его прославленными победоносными легионами, дабы он защитил граждан и от меча Катилины, и от произвола Цицерона.
Возбудив плебс, Метелл вынес предложение, ради которого его и сделали трибуном, на рассмотрение сената. В Курии идея превратить Помпея в Суллу, а сенаторов - в жертв террора, естественно, не вызвала восторга. Патриархи были так взбешены, что выражали готовность, забыв возраст и достоинство, решить исход борьбы с Непотом в рукопашной схватке. В столь накаленной атмосфере самый непримиримый противник всяческих монархических поползновений Марк Катон вдруг повел себя со стоическим спокойствием. Он усмирял разгоряченных сенаторов и объяснял им, что если они поддадутся на провокацию и позволят втянуть себя в открытый конфликт, то это как раз и послужит дестабилизационным силам общества поводом для подготовки диктатуры. В конце концов он добился внимания и своими речами убедил сенаторов доверить борьбу с Метеллом ему.
И вот, когда во время собрания Катон встал, чтобы отвечать на официальное заявление Метелла Непота, когда на нем скрестились взгляды друзей и врагов, когда одни были готовы поддержать любые его слова, а другие - все оспорить и опровергнуть, но и первые, и вторые в равной степени ждали от него чего-то из ряда вон выходящего, он неожиданно для всех заговорил о весьма далеких событиях второй Пунической войны. Напомнив о тяжких испытаниях, выпавших на долю Рима в былую эпоху, Катон восславил победу и тут же принялся обосновывать тогдашний успех тесным единением всех лучших граждан. Расписав подвиги Сципиона, Фабия и Марцелла, он подробно остановился на роли Цецилиев Метеллов, которые руководили столичной политикой в отсутствие полководцев и выполняли связующую роль между партиями и вождями.
– Именно их взвешенная и мудрая дипломатия позволила уберечь государство от внутренних раздоров в столь тяжелый период, - говорил он, - с той поры Цецилии Метеллы всегда составляли ядро здравомыслящей части сената, были украшением и опорой нобилитета.
Далее Катон плавно перешел к рассмотрению событий своего времени и аккуратно намекнул Метеллу, что его место в среде аристократии, а не в лагере Помпея, чей род по знатности и заслугам перед Республикой не идет ни в какое сравнение с Цецилиями.