Катон

Тубольцев Юрий Иванович

Позднее Цицерон сказал об этом выступлении так: "Катон подверг консула Пизона удивительной порке, если только можно назвать поркой речь, полную важности, полную авторитета, наконец, несущую спасение".

Выслушав Катона, народ призадумался, потому что ему не только выпукло показали, каковы люди, претендующие на роль вожаков, но и напомнили, кем является сам он, римский народ, наследник величайшей славы предков. В то же время сторонники Клодия растерялись: поскольку речь Катона была корректной и не содержала конкретных нападок на кого-либо из них, то не представлялось возможности ввязаться в открытую перебранку с неприятелем и тем самым испачкать впечатление, произведенное оратором на основную массу слушателей.

Замешательством

во вражеском стане воспользовались оптиматы. Вслед за Катоном на ростры взошел Квинт Гортензий, обрушивший водопад обличительного красноречия на головы Клодия, его ближайшего друга Куриона и Пизона. Ему на помощь подоспели другие аристократы. Когда же трибуной завладел неукротимый Марк Фавоний, представлявший собою как бы сгусток экспрессии и непримиримости Катона без его философской оправы и рассудительности, популяры поняли, что они окончательно проиграли битву, и принудили магистратов закрыть собрание, дабы не допустить голосования.

После неудачной попытки провести комиции, собрался сенат. В Курии расстановка сил была иной, нежели на форуме, здесь Клодий уже не мог угрожать, поэтому он просил. Герой толпы, громогласный обличитель знати теперь падал ниц поочередно перед каждым сенатором и молил о пощаде. Увы, запачкав тогу, он не очистил своей репутации. Лишь пятнадцать человек высказались в его пользу, но четыреста сенаторов потребовали суда. Причем было решено не заниматься никакими государственными делами, пока народное собрание не рассмотрит вопроса об участи осквернителя религии. Потеряв надежду на благорасположение сенаторов, недавний смиренник вновь сделался отважным и бескомпромиссным врагом знати. Он разразился бранью и угрозами по адресу виднейших аристократов и, весь светясь ненавистью, будто раскаленный металл, покинул собрание.

Однако, несмотря на решимость сената, дело затянулось еще на несколько месяцев. Все это время шла ожесточенная борьба между оптиматами и популярами, в которую оказалось вовлечено все население столицы. Повсюду раздавались гром и музыка речей, мудрейшие ораторы рассуждали о том, что хорошо и плохо, о благе Отечества и грозящих ему бедах, о чести предков и развращенности своих современников, о пагубном воздействии на человека денег и святости добродетели. В азарте битвы люди совсем забыли, что изначально речь шла лишь о наказании нахального юнца, из-за похотливого зуда осквернившего религиозный обряд.

Особенно преуспел в этих риторических баталиях Цицерон, за что удостоился повышенного внимания Клодия и в рейтинге его врагов с места во втором десятке вознесся на самую вершину.

Тем не менее, успеха не достигла ни одна из сторон. Тогда оппозиция по-шла другим путем и заручилась поддержкой трибуна Фуфия Калена, который пообещал наложить запрет на любое неугодное Клодию постановление. Оптиматам пришлось пойти на компромисс, и Гортензий от их имени выразил готовность убрать из документа пункт о директивном назначении судей. На таких условиях Фуфий соглашался представить дело на обсуждение народа. Однако в самом стане аристократии не все одобряли шаг Гортензия. Особенно упорно возражал Цицерон. Но Гортензий все же убедил большинство товарищей, что Клодий не избежит наказания при любом составе судей. "Этот негодяй будет зарезан даже свинцовым мечом, - уверял он, - лишь бы нам удалось побыстрее нанести ему удар!"

Наконец все препятствия остались позади, был назначен день начала про-цесса, а жребий указал судей. Римляне уже давно научились помогать жребию выявлять нужных людей, потому в комиссию, составленную, согласно закону, из представителей трех сословий, вошли, говоря современным языком, свободные от комплексов сенаторы, всадники и эрарии. "Когда я увидел нищету судей, - писал потом Цицерон своему другу, - то свернул паруса и в качестве свидетеля дал лишь самые необходимые показания".

Однако не все те, кому выпал жребий, стали

судьями. Обвинителю и обвиняемому позволялось отвести по несколько неугодных им кандидатов, и лишь оставшиеся после этой процедуры допускались к процессу. Поэтому представитель сената с суровостью цензора исключил из состава комиссии самых бесчестных людей, а Клодий, действуя с не меньшей принципиальностью, удалил честных.

Прошедшие отбор пятьдесят шесть человек заняли судейские места на форуме, и процесс начался. Все присутствующие: и участники действа, и зрители - пребывали в напряжении, но недолго; вскоре тучи сместились в одну сторону, и над половиной Рима засияло солнце. После первых выступлений обвинителей исход дела стал очевиден, и страсти угасли. Улики были столь вески и неоспоримы, что разрушить обвинение мог разве что всемирный потоп. Правда, форумное воинство, унаследованное Клодием от Катилины, попыталось оказать давление на суд, разразившись угрозами в адрес Цицерона, когда тот опроверг алиби Клодия, но судьи дружно встали и, сдернув с плеча тогу, демонстративно указали на свои шеи, как бы предлагая Клодию поразить их вместо Цицерона. Этот акт вызвал восторг народа и убавил сочувствие к подсудимому.

Слушание дела в римском суде обычно продолжалось несколько дней, однако в данном случае уже после первого заседания все было настолько ясно, что даже специально отобранные судьи не могли спасти Клодия, которому, по понятиям римской морали, оставалось только уйти в добровольное изгнание, дабы избежать позора осуждения.

Но не таков был Клодий, чтобы руководствоваться моральными законами. Настала ночь, самая плодотворная для него часть суток, и он отправился в гости к Крассу. Пороку, как всегда, понадобились деньги, деньгам же, чтобы громко заявить о себе, в свою очередь необходим порок, поэтому Красс и Клодий очень быстро поладили и вместе вышли на ночные улицы, чтобы заложить мины, которые днем должны были взорвать город.

Оптиматы знали о ночных бдениях своих врагов, но не принимали их суету всерьез. Они торжествовали и праздновали успех Чести и Святости. Снова возле дома Цицерона собрались толпы почитателей, которые воздавали хвалу мужеству его хозяина. Такая же картина наблюдалась и у жилищ других видных оптиматов.

Утром выяснилось, что весь форум занят сторонниками Клодия, и ведут они себя гораздо агрессивнее, чем накануне. Рядовые граждане нашли себе место лишь на склонах прилегающих к площади холмов вдали от ростр и судейских скамей, где должны были развернуться основные события. В этой обстановке, даже для того чтобы просто пройти на свои рабочие места, судьям нужно было стать Катонами. Среди них способным на такое перевоплощение оказался только один, а остальные не отважились форсировать кипящую эмоциями толпу и потребовали охраны.

Собрался сенат и, прозаседав полдня, постановил выделить судьям необходимую стражу. Из-за пустых формальностей был потерян и следующий день. Красс и Клодий использовали предоставившееся им время очень плодотворно. Денежными вливаниями они сцементировали свою армию в незыблемый монолит, судьям вдобавок к золоту были обещаны еще и живые призы: им посулили ночи знатных матрон. Таким образом гордые аристократки тоже внесли вклад в славное дело популяров, снабдив мужей не только пресловутыми рогами, но и добыв им по заказу Клодия новых врагов. Подобная двойная измена, видимо, вносила в их наслаждение перчинку особой пикантности и делала его более острым. Нового сексуального блюда с пиршественного стола высшего римского света отведала и сестра Катона Сервилия, являвшаяся женою консуляра Децима Силана. Во всем послушная Цезарю, она и в этом случае попала в распоряжение Клодия, скорее всего, при посредничестве своего неревнивого любовника. Клодий же, не долго думая, поставил ее в боевую позицию перед одним из судей и тем самым обеспечил себе еще один голос в борьбе против мужа и брата этой воительницы.