Катон

Тубольцев Юрий Иванович

Размышления не приводили Помпея к определенному решению, и он мед-лил, ожидая, что сам ход событий прояснит будущее. Если бы в это время сенат сделал шаг навстречу, Помпей, пожалуй, отказался бы от мысли о чрезвычайных мерах и вернулся бы в лоно Республики. Но Рим не собирался кланяться Помпею, тогда он сам дал повод сенаторам засвидетельствовать ему свое почтение.

В столицу пришло письмо полководца, в котором он просил отложить выборы магистратов до его возвращения, чтобы дать ему возможность лично поддержать своего кандидата в консулы Марка Пупия Пизона. Просьба, конечно же, была противозаконной, но на фоне ожидавшихся зол представлялась ничтожной уступкой могущественному человеку. Сенаторы увидели в ней знак к примирению со стороны Помпея и возликовали. Однако Катон остудил их восторг напоминанием о прадедах,

каковым поведение Помпея показалось бы крайней наглостью и демонстрацией неуважения к государству. Несмотря на последние успехи сената, до идеала чистой республики нынешнему обществу было далеко, и Катон призвал соотечественников более целеустремленно двигаться к этому идеалу.

Увы, мечтая о полномасштабном восстановлении республиканских порядков, Катон не учитывал новых реалий своего времени: резкого расслоения римлян на классы и сословия с различными интересами, наличия провинций, в которых правление было фактически монархическим, причем в худшем его виде, и существования почти профессиональной армии, каковая является фактором не только внешней, но и внутренней политики. Вознесшись на волне побед над действительностью, Катон посчитал, что цель в самом деле близка, и боролся за нее со всею страстью своей души. В таком состоянии он не мог допустить каких-либо компромиссов и убедил сенат отвергнуть просьбу Помпея.

– Но Магн огнем и мечом отомстит нам за это!
– пытались возражать ему.

– Мы живем в республике, поэтому Помпей распустит войско, едва ступит на землю Италии!
– с непоколебимой уверенностью отвечал Марк.

Когда Помпей узнал, что все сенаторы были готовы уступить ему, кроме одного, но именно этот один победил, и выборы прошли законно, он воспылал гневом и вонзил меч в деревянную колонну митиленского дворца, где в то время находилась его ставка. Меч глубоко вошел в дерево, но, вытащив его и осмотрев смертоносное лезвие, Магн подумал, что за то время, пока он отсутствовал в Риме, там действительно изобрели оружие пострашнее меча, которым сначала победили Катилину, а теперь и его, Помпея Великого. "Что же это за Катон такой?" - произнес он с удивлением и усмешкой. Он вспомнил, как когда-то в Эфесе усадил угловатого молодого человека, лишенного всякого лоска и шика, рядом с собою на глазах пораженной свиты расфранченных богачей, и как этот скромный на вид юноша с достоинством равного принялся расспрашивать о государственных делах и поучать его греческими софизмами. "Удивительные вещи творятся в мире!" - воскликнул Помпей и объявил поход в Италию.

Его гигантская колонна двигалась неспешно и торжественно, словно совершая триумф по всему Средиземноморью. Он останавливался в эллинистических городах, посещал театры и жертвовал деньги на восстановление общественных зданий, а греки за это устраивали всевозможные представления и состязания поэтов и философов, где прославлялись его подвиги. Таким маршем, вздымавшим пыль славословий и оставлявшим пышный след в памяти целых народов, Помпей прошествовал половину тогдашнего мира и прибыл в Италию к концу года. Высадившись в Брундизии, полководец в последний раз построил солдат, поблагодарил их за службу и объявил, что отныне они предоставляются самим себе, напомнив, однако, о триумфе, для проведения которого им надлежало к определенному дню явиться в Рим.

Известие о том, что Помпей повел себя как настоящий римлянин и не стал использовать данную ему государством силу против этого государства, облетела Италию, и навстречу герою вышли толпы благодарных людей. В результате, Помпей, будучи уже простым гражданином, прибыл в Рим в сопровождении гораздо большей силы, чем та, которую он имел в звании императора. Ни одного самодержца никогда не приветствовало такое количество людей, как тогда - Помпея, ни один монарх не видел излияния столь искренних и добрых чувств. Каково же было Помпею, глядя на ликующий народ, вспоминать в те дни советы тех, кто звал его в злобу, кровь и слезы междоусобной войны, и все это ради трона, ради того, чтобы уважение сограждан сменилось страхом подданных, любовь свободных людей превратилась в угрюмую ненависть рабов.

В это время с другой стороны к Риму приближалась еще одна процессия. Красс, узнав о миролюбивом настроении своего соперника, отказался от мысли о добровольной ссылке и повернул обратно. Это шествие тоже было шумным и по-своему символичным.

За Крассом следовали десятки высокопоставленных льстецов, сотни рабов, тысячи праздных любопытных и бесчисленное множество мулов со звонкой поклажей. Он не слышал вокруг себя восхищенных возгласов и изъявлений благодарности, зато у его ног стлались едкие пары зависти, клубившиеся по дороге подобострастным шепотом. В его свите не раздавался счастливый смех, но в повозках хищно звякали монеты и угрожающе грюкали серебряные слитки. Эти звуки ласкали слух Крассу и радовали его сильнее, чем восторги плебса, потому что в сложившихся условиях сулили большую выгоду.

Помпей завершил свой самый мирный и самый почетный марш-бросок на Марсовом поле, где и обосновался в ожидании триумфа. Навстречу ему вышли все сенаторы, но простой народ опередил их, и полководцу пришлось выступать на общем собрании всех граждан. Помпея это не смутило: до сих пор все римляне независимо от классовой и сословной принадлежности в равной степени выражали ему признательность за содеянное во славу Отечества, и он воспринимал их как единую массу. Соответствующей была и его речь. Он обращался сразу ко всем вместе и ни к кому в отдельности, обещал блага и процветание государству, но ничем не выказывал предпочтения какой-либо партии или группировке. Его фразы были обтекаемыми, мысли - аморфными, идеологические позиции - расплывчатыми. В результате, столь долго ожидавшееся выступление получило формальное одобрение всех, но не удовлетворило никого. Он разочаровал и ревностных борцов за возрождение Республики, и радикальных противников сената, и плебс, и даже сторонников примиренческой, компромиссной политики, таких, как Цицерон, поскольку принцип согласия сословий тоже был принципом и требовал твердой политической линии.

Видя, что великий полководец еще не определился со взглядами на госу-дарственную жизнь, представители различных политических течений засуетились перед ним, доказывая достоинства своих идеологий. Помпей словно бы принимал политический парад, где каждая партия стремилась предстать ему в лучшем свете и привлечь его на свою сторону. Более чем когда-либо блеснул ораторским талантом Цицерон, который на высшем интеллектуальном и эмоциональном уровне доказывал, что только согласие и единение всех общественных сил может спасти и упрочить Республику. Однако, точно ставя задачу, он ошибался в средствах ее разрешения. Цицерон верил в разум и добрую волю, но если каждый конкретный человек обладал разумом или хотя бы рассудком, то до уровня, когда возникает коллективный разум, общество не доросло, и, в то время как по отдельности люди в своих действиях руководствовались рассудком, все вместе они слепо подчинялись стихии необходимости. Стремление к расширению личной свободы за счет окружающих оборачивалось тотальным рабством всех и каждого перед обстоятельствами, которые люди способны одолеть только совместно.

Тем не менее, речь Цицерона произвела впечатление. Поднялся с места Красс и помпезно расхвалил оратора как за красивые идеи, так и за подавление заговора своего недавнего друга и соратника Катилины. Помпей не мог отстать от конкурента и тоже обронил несколько комплиментов на голову Цицерона, а заодно, оставаясь верным себе, восславил весь сенат, народ римский и богов небесных.

Таким образом, тот, кого все ждали с тревогой и надеждой, влился в сто-личную жизнь, никого не затронув и никого не поддержав, потому его возвращение по существу прошло бесследно и имело для римлян лишь эмоциональную окраску. Помпей не занял определенного места в политическом амфитеатре общества, и это не придало ему авторитета, зато многим показалось, будто он претендует на кресло поверх их скамей, стремится воссесть надо всеми, взять на себя роль верховного арбитра, что не могло не повлиять на отношение к нему людей, воспитанных в республиканских традициях.

Не будучи удовлетворенным сложившимся положением, Помпей начал искать себе конкретную политическую опору. Но, проведя всю жизнь в ранге императора, он был никудышным сенатором, и его попытки оказались неуклюжими, а потому безрезультатными. Он не сумел воспользоваться даже тем обстоятельством, что одним из консулов являлся его ставленник Марк Пупий Пизон, прошедший в магистраты благодаря одному только его заочному ходатайству. Не видя за своим патроном конкретной политической силы, Пизон охладел к нему и начал заигрывать с популярами.