Катон
Шрифт:
Однако столь благостные звуки резали слух таким странным людям как Катон, Фавоний, второй консул Мессала и друг Цицерона Домиций. Они вдруг запротестовали и взбаламутили мирно дремавший сенат.
Столкнувшись с новой подлостью, Катон обрел в себе новые силы для борьбы. Он без устали бил стены курии гневом обличительных речей. В конце концов кое-какие его фразы рикошетом упали на головы некоторых сенаторов и возбудили там подобие мысли. Ему стали поддакивать. Постепенно хор разрастался, и голос его становился мощнее. Так холодные снега на горных вершинах, дрогнувшие от резкого звука, ползут вниз и, ускоряясь, превращаются в лавину. Правда, сенат тогда представлял собою не ахти какую вершину, соответственно и лавина, коей он разразился, не могла смести с лица земли корыстолюбие, но два закона, направленные против подкупа избирателей,
Однако оппозиция квалифицировала предложенные меры как привилегию, то есть законы, относящиеся не ко всем гражданам, а направленные против конкретного человека, в данном случае - консула Пизона. Такая трактовка создала неблагоприятный эмоциональный фон вокруг оптиматов. Тем не менее, Пизону пришлось свернуть свою финансовую деятельность. Тогда раздатчики переместились за город и стали отсчитывать гонорар за гражданскую ложь в садах Помпея. Весть об этом быстро облетела столицу и окрасила победный ореол славы Помпея в желтый цвет позора.
Это удручающее событие вдруг обернулось благом для Катона, поскольку возвратило мир в его семью. Марция, враждовавшая с мужем после его отказа выдать дочь за сына Помпея, теперь пришла к Марку в таблин и с римской прямотой признала его правоту.
– Теперь весь Рим увидел, каков в действительности хваленый Помпей, - сказала она, - и если бы ты своевременно не воспрепятствовал нашему легкомысленному, продиктованному лишь тщеславием желанию, то его бесчестие ныне пало бы на всех нас.
– Ты говоришь не хуже Цицерона и Гортензия, - заметил на это Марк, слегка подтрунивая над пафосом жены.
– Как бы иначе я могла объясняться с тобою?
– улыбнулась она.
– Я рад, что ты наконец-то согласилась со мною, - уже серьезно сказал Катон, - но все же было бы лучше, если б правоту не требовалось подтверждать пороком.
На том они и сошлись. Позднее Марция помогла Марку примириться с женщинами из его рода. В силу обстоятельств своей судьбы она с брезгливостью относилась к похотливым похождениям Сервилий, но в семейной войне сохраняла нейтралитет, из мстительных побуждений не поддерживая мужа и даже исподволь подогревая конфликт. Но теперь она предложила женщинам использовать случай с Помпеем в качестве повода, чтобы повиниться перед Марком и заслужить его прощение.
И вот однажды в таблин, где Катон по обыкновению возился в философских свитках, потянулась вереница пышных шлейфов. Увидев перед собою целый строй торжественных стол, гармонией складок струящихся по грациозным фигурам, узрев прекрасные лица, одухотворенные выражением гордого покаяния, Марк смутился и опрометчиво раскрыл сердце для чувств. Тогда изваяния величественной красоты вдруг ожили и, рухнув пред ним на колени, принялись стенать и рыдать, проклиная свою греховность. Марк засуетился, торопливо поднимая женщин с каменного пола, но они падали снова и в судорогах страданий рвали его тогу. Когда же ему удалось всех их поднять на ноги, они стали восхвалять его мудрость, с которой он осуществляет опеку над ними, особенно проявившуюся в случае со сватовством Помпеев.
Какой мужчина устоит против подобного комплимента, ведь объявить мужчину мудрым - все равно, что назвать женщину красивой! Трижды скептичный на форуме и в курии Катон не узрел подвоха в словах женщин и растаял. Истекая сладкими слезами, он стал обнимать тех, кто только что вышел из объятий презираемого им Цезаря и ему подобных. Так в семье установилась гармония, покоящаяся на зыбком основании лицемерия.
Выборы магистратов в тот раз протекали бурно, но страсти не вышли из берегов гражданской жизни, что по тем временам уже можно было считать достижением правящей группировки. Однако на том достижения оптиматов и кончались. Несмотря на их противодействие, в консулы прошел ставленник Помпея Луций Афраний, человек, по мнению аристократов, маленький и серый. Второй консул Метелл Целер представлялся личностью более значительной, но никто тогда не мог бы уверенно предсказать, какую политику он будет проводить. Год назад Целер всячески поддерживал брата Непота, когда тот торил дорогу к Капитолию Помпею Магну, но после провала миссии сводного брата в отношениях между Метеллами и Помпеем возникла трещина, которую скандальный развод полководца
Тревожное ожидание будущего на некоторое время растворилось в радостных переживаниях по поводу недавних военных побед. Воспоминания о славных делах пробудил наконец-то состоявшийся триумф Помпея. Торжественное шествие продолжалось два дня и все же не вместило в себя все заготовленные для праздника символы побед. В результате восточной кампании были покорены Сирия, Месопотамия, Киликия, Финикия, Палестина, Иудея, Аравия, Понт, Армения, Каппадокия, Пафлагония, Мидия, Колхида, Иберия и Альбания, было взято около тысячи крепостей и девятьсот городов, захвачено восемьсот кораблей. Однако римляне воевали не для того, чтобы разрушать и господствовать, они стремились создавать и управлять, поэтому уже в ходе самой войны Помпей восстановил и заселил тридцать девять пришедших в упадок городов. Это его деяние также было запечатлено на транспарантах и картинах, демонстрируемых во время триумфа, и подавалось оно наравне с самыми громкими военными успехами.
Напоминание об общих достижениях сплотило пестрое население Рима в единый народ, и несколько дней все были счастливы. Но затем среди граждан вновь замаячили призраки ложных ценностей, и в погоне за этими тенями, длинными лишь при заходящем солнце на закате цивилизации, люди опять погрузились в клокочущую желчь раздоров.
После победы известного героя, вершащего подвиги, укрощая женские подолы, антисенатские настроения в Риме вновь усилились. Активизировались сытые ораторы в нищенских тогах, призывавшие народ свергнуть власть прогнивших аристократов, чье достоинство насквозь прогрыз червь алчности, и установить господство тех, чьим достоинством являлась сама алчность. Разорившиеся патриции клялись в своей любви к плебсу и изрыгали ненависть к неразорившимся патрициям. Прокутившие отцовские состояния юнцы изображали из себя идолов морали и, демонстрируя, как выгодно их отличает от нобилей вынужденное воздержание, рьяно агитировали простой люд подставить свои плечи под их стопы, дабы помочь им выбраться из долговой ямы. Агрессивные честолюбцы, тяготившиеся необходимостью завоевывать авторитет большими делами, добивались его криком и великодушно выражали готовность возглавить плебс в войне против тех, кто мешал им занять руководящие посты. Вся эта шумиха имела успех: недовольство в народе копилось десятилетиями, потому сорвать пробку с бутылки, где томился этот джин, могла и нечистая рука.
Возмущенный разнузданным шабашем антиреспубликанских сил Катон решил перейти в контрнаступление и на одном из заседаний сената предложил открыть процесс против продажных судей, о чьем взяточничестве знали даже бездомные собаки, шнырявшие у мясных лавок на форуме. Такую идею отвергнуть, конечно же, никто не мог, но многие выразили сомнение в том, что виновных удастся уличить. Однако Катон пообещал позаботиться о сборе доказательств преступного сговора, и его слова возымели действие. Он с ходу привел несколько косвенных улик, которые в римском суде тоже играли немалую роль. К таковым относились факты и высказывания судей, свидетельствовавшие о резком изменении ими отношения к сути дела в промежутке между первым и вторым заседаниями, записи в расчетных книгах о крупных покупках, сделанных подозреваемыми после суда, и многое другое. Кроме того, Катон грозился добыть еще и необходимые свидетельские показания. Выслушав его, сенаторы уже не колебались и подготовили проект постановления о привлечении к ответу судей, проголосовавших за оправдание Клодия.
Увидев занесенный над собою меч обвинения, взяточники переполошились и в страхе забегали по всем знакомым и незнакомым людям, моля их о заступничестве. Теперь, когда деньги уже были истрачены, а возмездие грозным заревом пылало впереди, они искренне раскаивались в содеянном и потому поливали слезами пороги домов могущественных патронов, совсем не пользуясь луком. Сраженные горем сребролюбцы настолько забылись, что падали ниц даже перед Катоном, вызывая у него чудовищную брезгливость, едва удерживаемую им в берегах стоической невозмутимости. Таким поведением подозреваемые выдавали себя с головой и карманами. Наблюдая эту трагикомедию, народ снова стал восхищаться Катоном за то, что он решился и сумел вывести продажных судей на чистую воду.