Катон
Шрифт:
Марк провел в бассейне несколько часов. Здесь его никто не беспокоил. Слуги были выучены так, что без приказа не смели являться на глаза хозяину, он же никого не звал. Наконец вошла Марция и спросила, не нужно ли ему чего-нибудь, Марк встрепенулся, но, посмотрев в ее глаза, промолчал. Взгляд Марции был холоден и суров. Он как бы говорил за нее: "Я тебя предупреждала, чтобы ты не взваливал на себя неподъемное дело. Ты не послушался и в итоге получил по заслугам. Я была права".
Когда Марк год назад убедился, что жена не желает идти с ним одной дорогой навстречу могущественным враждебным силам, в его душе погас и прежде неяркий светоч чувств к ней. Но в глазах женщины самое страшное преступление мужчины - потерять к ней интерес. У мужчин существует много терминов, определяющих
Положив Катону полотенце и чистую тунику, она посчитала свой долг жены исполненным и удалилась. Марк стал еще злее тереться мочалкой, но это не спасало его от зудящего ощущения нечистоты. Кожа уже давно была розовой и свежей, а вот отмыть от скверны душу могло только общение с близкими по духу людьми, но таковые отжили свое сто лет назад.
Так, в безнадежных попытках очиститься, Марк провел в бассейне еще какое-то время. Вдруг он услышал позади себя всхлипывания и, обернувшись, увидел подростка-сына, который смотрел на него красными от переживаний глазами. Мальчик готов был разразиться новым приступом рыданий, но, встретившись взглядом с отцом, изменился в лице, разом повзрослел и сам сделался маленьким Катоном.
– Отец, ты весь изранен, - серьезно, совсем без детских ноток в голосе сказал он, - позволь мне помочь тебе встать и одеться.
С этими словами он протянул руку, которой сознание ответственности момента придало не свойственную его возрасту крепость. Отец пожал эту поданную ему в помощь руку и произнес:
– Благодарю тебя, Марк, но отцу не подобает в таком виде показываться сыну, потому ты ступай в свою комнату, а я приведу себя в порядок и приду следом.
Уже была глубокая ночь, и Катон, выйдя из бани, направился в спальню, но у двери остановился и, вернувшись, зашел к сыну.
– В трудное и подлое время мы живем, Марк, - сказал он, обняв голову мальчика.
– Раньше, чтобы отстаивать Родину, достаточно было владеть мечом и копьем, теперь же этого мало. Подлость атакует душу, потому мы должны быть сильнее духом, чем люди всех прошлых эпох. Ныне наше главное оружие - воля и честность. Внимательно смотри на происходящее вокруг, Марк, но пусть творящиеся безобразия не сломят тебя, а закалят твой характер, как закаляют тело ратные труды.
С этими словами Катон оставил сына, которому была суждена короткая жизнь, оборвавшаяся в день последней попытки возродить Республику, когда он на знаменитом поле боя при Филиппах в условиях полного поражения и бегства соратников в одиночку разил врагов вызывающим кличем: "Я - Катон! Кто из вас способен убить меня? Найдется ли среди вас достойный убийца для Катона?"
Та ночь оказалась для Марка долгой и тяжелой. Он будто не спал, а барахтался в вязкой удушливой массе, заполняющей пространство какого-то иного мира. Его редко мучили дурные сны; стоическая дисциплина позволяла ему сохранять душевное равновесие даже во сне. Но в этот раз все его силы вычерпал форум, и он оказался во власти ночных духов. В зловещей атмосфере всепроникающей тревоги ему представали картины глобальных разрушений и массовых страданий. Он видел гигантские пожарища и грибы дыма, встающие выше гор, отдаленно напоминавшие тот, что реет над Этной. Поток вечности возносил его ввысь, и, кувыркаясь в стремительном полете, он единым взором охватывал целые страны и в пространстве, и во времени, наблюдал их в славе величия и в хаосе деградации. Жизнь бурлила, создавала, что-то разрушала и снова создавала, но над землею все плотнее сгущались тучи пепла от пожарищ на месте неведомых цивилизаций и в воздухе разливалось зловоние гари. А когда черные клубы рассеялись, истомленному взору предстало некое поле боя. Его уже покинули победители, и на каменистых склонах серых холмов остались лежать только побежденные. Тысячи тел, еще недавно бывших людьми, смерть пригвоздила к земле в самых неудобных позах. Изучая их, можно было прочесть эти письмена смерти, которыми она с циничной издевкой начертала приговор многолетним созидательным
– приглушенно воскликнул он и потер лоб.
– Да, мухи, собравшись со всех болот, прилетели сюда, чтобы лизать кровь уничтоживших друг друга людей и в их внутренностях разводить червей..."
Ощущение дискомфорта было настолько сильным, что даже осознание пережитого как сна не принесло Катону облегчения, и страшная картина прозрачным покрывалом, наслаиваясь на стены комнаты, все еще стояла перед глазами. Чуть погодя он встал, зажег масляный светильник и внимательно осмотрел постель. Мух не было, но ложиться обратно не хотелось. Злясь на себя, он потушил свет и с демонстративной беззаботностью упал на ложе. Какое-то время ему еще чудился отвратительный звон, а потом довольно долго грезились каменистые склоны поля боя, снова пугая его своей реалистичностью. В конце концов он все же заставил себя уснуть и был наказан за пренебрежительное отношение к предостережению новым сном. Правда, дальнейшие его сновидения не были столь ярко расцвечены кошмарами, их значенье скрывалось за пеленою тайны, но они вызывали четкое и вполне однозначное впечатление. Утром Марк встал с ощущением грядущей драмы, причем надвигавшаяся беда была не того масштаба, что виделась ему в самый страшный час ночи, и не такая, какая случилась наяву в предшествующий день, но зато она ближе всех прочих затрагивала его, Катона, как человека. Однако он никак не мог вспомнить, что же именно поведал ему ночью Гипнос.
Марк вышел в перистиль, сделал несколько физических упражнений и ос-тановился. Все тело заныло от полученных накануне внешних ран, а душа - от внутренних. Впервые за свою жизнь он начинал день так вяло и неорганизованно, но ничего не мог с собою поделать. Вернувшись в спальню, он снова лег с желанием никогда больше не вставать.
Вчера на форуме Катон сражался за десятерых человек, но эта способность аккумулировать энергию и извергать ее на головы врагов за несколько часов была чревата такими кризисами, какой он испытывал сегодня. Прежде Марка спасал от депрессии светоч великий цели, притягательное сияние которого вдохновляло его и давало ему силы преодолевать трудности жизни и борьбы, но теперь он погас. Сегодня Марк не делал традиционного утреннего приема гостей, но, перекинувшись кое с кем из пришедших друзей несколькими словами, узнал, что вчера Цезарь, после того как с применением оружия изгнал с форума сенаторов и вообще всех недовольных его поведением граждан, утвердил-таки свой закон и теперь праздновал победу.
Совершенное надругательство над римскими порядками означало, что Республики уже не существует, а значит, ему, Катону, более нет места в жизни.
Марк погрузился в состояние полусна, и мозг, пользуясь отсутствием новой зрительной информации, стал высвечивать на своем экране картины недавних событий. Катон против воли снова видел Цезаря на рострах, пребывающий в недоумении народ - на форуме и возмущенный, но скованный трусостью сенат - на Комиции. Затем ему вспомнились товарищи, безуспешно пытавшиеся пробиться сквозь строй сверкающих кинжалами Помпеевых солдат, и вершина Цезарева цинизма - корзина навоза на голове Бибула.
Катон встрепенулся и, резко поднявшись, сел на ложе. Вспомнив о товарище, он представил его состояние и понял, что ему гораздо хуже, чем кому-либо другому, ведь и оскорбление Бибулу нанесено самое подлое, и его ответственность за происшедшее наибольшая, поскольку он - консул. Марк закусил губу и крепко задумался. Вскоре он уже шел по городу, держа путь к дому второго консула. За ним гналась свора бродяг и громко лаяла проклятьями. С этого дня почувствовавший свою силу Цезарь приставил такую свиту к каждому из видных оптиматов. Естественно, что для Катона были отобраны самые горластые завсегдатаи городских помоек, готовые за медяк оклеветать Юпитера, им же платили золотом.