Катон

Тубольцев Юрий Иванович

Однако если триумвиры оказались столь великодушны, что сразу забыли о заговоре против них, то оптиматы не проявили по этому поводу благих чувств и решили провести собственное расследование. По его итогам Бибул издал очередное послание к согражданам.

Итак, по версии оптиматов, дело началось с того, что Цезарь тайно вызвал к себе Веттия. Он любил нетривиальные ходы и находил особый, пикантный шик в том, чтобы обращать в сторонников прежних врагов. Враждебность Веттия Цезарь усмирил деньгами, а может быть, и угрозой еще за четыре года до этого. Теперь же он так разбогател, что ему не составило труда купить его дружбу. Этот доносчик, помимо профессиональных качеств, был хорош для Цезаря еще тем, что сохранил репутацию его недруга. Когда Веттий продал свою душу, Цезарь предложил ему сыграть понарошку ту роль, которая ранее не удалась в реальности. "Тогда ты сказал правду, и тебе не поверили; теперь солги, и все поверят. Так ты отомстишь оскорбившей тебя толпе и поможешь очистить Рим

от злостных консерваторов, тормозящих нашу жизнь", - убеждал его консул. При этом он обещал Веттию полную безопасность, ссылаясь на его особый иммунитет, дарованный ему государством как гражданину, помогшему раскрыть заговор Катилины. Последнее соображение перевесило еще остававшиеся сомнения вербуемого, и сделка состоялась.

План Цезаря предполагал втянуть Куриона в якобы уже существующий заговор против триумвиров и уговорить его присоединиться к группе лиц, готовящих инсценировку покушения на Помпея. Курион был самым популярным из противников существующего порядка, а также самым горячим и отчаянным. Первое сулило большой эффект всему предприятию в случае успеха, а последнее будто бы гарантировало его реализуемость. Если бы удалось обвинить Куриона, нетрудно было бы скомпрометировать и все оппозиционное движение, включая как радикальных популяров, так и оптиматов. Предполагалось схватить заговорщиков при оружии на форуме в непосредственной близости от места, где обычно встречался с друзьями Помпей. Выбор великого полководца в качестве жертвы, как и все в этом плане, не являлся случайностью. Заяви Цезарь, будто убийцы нацеливались на него самого, плебс, возмущенный его циничной тиранией в образе консулата, мог бы приветствовать их как героев, Красса же народ ненавидел всегда, и только Помпей из них троих, несмотря на катастрофическое падение своего авторитета, все еще оставался, по мнению сограждан, великим человеком, покушение на которого должно было бы вызвать гнев всех римлян. Взяв якобы с поличным Куриона, Цезарь представил бы согражданам Веттия как патриота, вновь помогшего раскрыть антигосударственный заговор. Этот патриот обстоятельно оговорил бы наиболее активных врагов триумвиров из числа молодежи, окружавшей Куриона, и, конечно же, самых видных оптиматов. Если бы плебс поверил в то, что их сегодняшний любимец Курион поднял руку на вчерашнего любимца Помпея Магна, то в расстройстве чувств не стал бы утруждать себя сомнениями относительно Бибула. Далее, в зависимости от степени народного возмущения, Цезарь собирался либо сразу казнить неугодных ему лиц, либо отдать их под суд. В ходе судебного разбирательства улики могли лопнуть, но это произошло бы не скоро, во всяком случае, после выборов, когда магистратуры следующего года уже ока-зались бы в руках триумвиров. Таким образом, провокация с покушением давала Цезарю возможность как минимум выиграть комиции, а при удачном стечении обстоятельств - физически уничтожить оппозицию.

Увы, специфическая изобретательность Цезаря, которая в дальнейшем принесла успех в войне с галлами, не сработала против римлян. При всей своей склонности к авантюризму во имя быстрейшего достижения цели Курион все же отказался участвовать в покушении на человека, являвшегося гордостью государства - Помпея Великого. Однако Цезарь не растерялся и быстро нашел выход: он велел Веттию под каким-либо предлогом заманить Куриона на форум, а самому придти на встречу в компании вооруженных гладиаторов, где их всех вместе и должны были бы схватить как заговорщиков. Но и этот замысел не удалось воплотить в жизнь, так как Курион, в свою очередь не желая бездействовать, рассказал обо всем отцу. В итоге, Веттия схватила не консульская стража, а преторская, и не с Курионом, а только с гладиаторами. Провокаторы были застигнуты врасплох, поэтому доносчик вел себя в сенате столь неубедительно. Тем не менее, он сообразил, что в курии не стоит оговаривать видных сенаторов, потому назвал лишь ту часть заготовленного ему Цезарем списка, где фигурировали имена молодых соратников Куриона.

Особое место в этом списке занимал юный Брут. Сам по себе он еще ничего не значил в политике, но зато приходился племянником Катону и, что было еще важнее для Цезаря, являлся сыном Сервилии. Кумир всех агрессивных цивилизаций последующих эпох умел сочетать полезное с приятным и в круговерти интриг ухитрялся срывать удовольствия. Его любовница Сервилия рассорилась с ним после того, как он учинил избиение сенаторов на форуме и особенно круто обошелся с ее братом Катоном. И вот, когда Цезарь составлял перечень жертв для Веттия, он включил в него сына строптивой женщины от первого брака. В этой части его план блестяще удался. Едва в сенате прозвучали обвинения в адрес Брута, Сервилия глубокой ночью покинула супружеское ложе и во всей красе предстала могущественному консулу, дабы собою выкупить невинное чадо. Цезарю понравилась оплата, и поэтому на следующий день на форуме имя Брута уже не фигурировало.

Но если Цезарь сумел получить всего, чего хотел, от женщины, добиться желаемого от мужского собрания ему не удалось. Ни сенат, ни плебс не испуга-лись Цезаревой страшилки. Великий стратег понял, что дело плохо и ему грозит разоблачение, тогда наемный предатель сам стал жертвой

предательства и был задушен в тюрьме по приказу хозяина. Цезарь обещал Веттию безопасность, твердил ему об иммунитете за былые заслуги перед Отечеством, но то имелся в виду иммунитет от карающего меча правосудия, но не от удавки Цезаря.

Эта история произвела тягостное впечатление на римское общество, и если у кого-то вызывали сомнения детали событий, изложенные в трактовке оптиматов, то все сходились во мнении, что заговор действительно был, только организовал его не Курион или Бибул, а Цезарь и под прицелом он имел не Помпея, а оппозицию триумвирам. За отсутствием возможности осудить консула юридически, народ подверг его моральному суду и всячески выражал ему свое презрение.

Бибул писал обращения к согражданам, призывая их дать достойную оценку тирании триумвиров на приближающихся выборах. Теперь, когда для всех римлян стала очевидна корысть и сугубо индивидуалистическая суть их вчерашних героев, шансы на консульство Кальпурния и Габиния резко упали и уже никакие пьедесталы из серебряных монет не могли вознести их рейтинг на былую высоту. Пользуясь этим, оптиматы убеждали народ голосовать за своих кандидатов, обещая в случае их избрания вернуть государственный корабль в русло республиканских законов и традиций.

Оказавшись в такой ситуации, Помпей совсем пал духом. Во всем проис-шедшем сограждане более, чем кого-либо, винили именно его как человека самого значительного из триумвиров и, в отличие от них имевшего положительную репутацию. Поэты слагали сатиры о трехглавом чудовище, в которых, помимо прочего, высмеивали Помпея за то, что он променял славу величайшего гражданина Республики на участь увесистой дубинки в руках Цезаря. В театрах шли пьесы с политическим подтекстом, и актеры акцентировали внимание публики на таких репликах: "Ты нашей нищетой велик", "Придет пора, и за почет испустишь ты глубокий вздох", "Коль ни закон, ни нравы не указ..." При этом все зрители обращались лицом в сторону Помпея, и в такие мгновения он готов был поменяться судьбою с побежденным им Митридатом.

Красс ползал в своих подвалах по куче золота и серебра, скрупулезно подсчитывая, во сколько ему обойдется недовольство плебса. А человек дела - Цезарь не страдал и не краснел, как Помпей, и не стучал монетами, как Красс, он без устали собирал одну народную сходку за другой и, невзирая на получаемые от людей моральные оплеухи, произносил агитационные речи.

"Все, что говорят о нас оптиматы, - вздор, - уверял он сограждан, - эта шумиха вызвана тем, что мы стали решать проблемы, накопившиеся в государстве за десятилетия бездействия властей, и тем самым нарушили сытый сон нобилей. Мы разворошили болото, называемое сенатом, и из тины прозябанья раздалось испуганное кваканье очнувшихся от дремы болотных существ. Но я полагаю, вас не собьет с избранного курса этот назойливый гам. Год назад мы с вами встали на путь демократии и не свернем с него ни под каким давлением наших врагов! А если понадобится, то, как обещал Великий Помпей, мы встанем на защиту реформ с мечом и щитом!"

Регулярно сотрясая воздух громом своих речей и пугая стаи мух над торговыми рядами форума, Цезарь в то же время разгонял митинги оппозиции, избивал ораторов оптиматов и перекупал демагогов популяров. Периодически консул выпускал на ростры тестя или друга своего друга и показывал их толпе. Однако говорить им он почти не позволял, чтобы народ преждевременно не обнаружил ничтожества этих претендентов на консульство. Такая пропаганда не имела ничего общего с конкуренцией идей и убеждением избирателей в достоинствах своих кандидатов. Это скорее походило на дрессировку: зажглась лампочка, и собаке бросили кость; зажглась лампочка, и у собаки потекла слюна. Подобным образом триумвиры воздействовали на плебс. Ему то и дело демонстрировали одни и те же лица и произносили хвалебные слова, стараясь преуспеть настолько, чтобы при виде этих лиц у людей сразу же выделялась слюна положительных эмоций. Чуть позже Цезарь решил добавить к сладости пряника страх перед кнутом и принялся стращать народ гражданской войной. "Если вы изберете в консулы оптиматов, будет война", - резюмировал он, и у трусливых обывателей складывалась ассо-циативная цепочка: оптиматы - война, - хотя войною им грозил именно Цезарь, а не оптиматы. И вот наступил день, когда люди должны были показать, насколько далеко они ушли в развитии от собаки в клетке с лампочкой, или, наоборот, самым недвусмысленным образом доказать свое животное происхождение.

В хмурый октябрьский день десятки тысяч римлян добросовестно прибыли на Марсово поле, оборудованное для проведения главного республиканского мероприятия, которое было настолько демократично, что даже позволяло гражданам вполне законно похоронить республику и соответственно перестать быть гражданами, превратившись в подданных.

Катон и Бибул просветленными взорами обозревали гигантскую толпу, выстраивающуюся по центуриям: они верили в то, что разум в людях одержит верх над мутью привнесенных чужой волей эмоций. С другого конца площади на людскую массу столь же пристрастно смотрел Цезарь, и в его глазах тоже светилась надежда, так как он верил в торжество обывательской пошлости, ненавидящей все чистое и высокое и пресмыкающейся перед господствующей силой.