Каторжник
Шрифт:
— Если я не выберусь, так откопайте его. Там всем хватит. Христом Богом молю — поставьте свечу, закажите службу, просите поминать меня в молитвах. Мне… Мне более ничего на этом свете не нужно!
— Что? Что ты сказал-то? — забеспокоился Софрон. — Какой божьей матери? О чем энто он гуторит?
Но раненый старик уже впал в забытье.
Утром Фомич не проснулся. Достав инструменты, мы выдолбили в мерзлом грунте неглубокую могилу. Тело старого варнака опустилось в вечную мерзлоту — наверно, оно сохранится тут вечно, как мамонты.
Долго
— Ну… что? Поверим? Или мертвым нынче доверять нельзя?
— Нерчинск не шутка, — хмуро заметил Софрон. — Там солдаты.
— А серебро? — спросил я. — Это шанс.
— Что делаем? — хмуро спросил Тит.
Я кивнул.
— Идем в Нерчинск.
Так мы повернули с юга на юго-запад. Назад. Туда, где все начиналось. В самую пасть зверя. Но уже не как овцы — как люди, у которых есть цель и нечего терять.
Глава 22
Глава 22
Ещё два дня мы шли в сторону Нерчинска, как нам казалось. Стояли ветреные солнечные дни, стало заметно теплее. Вскоре Мы вышли к руслу довольно широкой реки. В ближайшей заимке нам рассказали, что это река Шилка и что, следуя по ее льду, мы через пару дней достигнем города Нерчинск.
Снег на сопках таял, обнажая каменистые склоны, но толстый лёд на реке еще держался. Весна в Забайкалье — девка капризная. То солнцем пригреет, ручьями зазвенит, то вдруг опять морозцем ударит, будто зима одумалась и решила вернуться. Сани со скрежетом ползли по грязно-серому льду, то и дело стали попадаться трещины и полыньи. Успеть бы доехать на санях до Нерчинска, покуда не вскроется лёд! — вот о чём толковали мы друг с другом.
Но, к счастью, все обошлось.
Нерчинск встретил нас холодом и дымом, столбами поднимавшимся от труб приземистых городских домов. Мы обошли город стороной. Как почти все города здесь, Нерчинск ограничен заставами, на которых с нас спросят паспорт или «вид на жительство», которых у нас нет. Спрятались в ночлежке — развалюхе за чертой города. Тут жили всякие непонятные личности: и те, кто скрывался, и те, кому скрываться было не нужно, — их никто и не искал.
Нас тут приняли как родных.
Наша проблема заключалась в том, что мы понятия не имели, где на заводе находится кирпичный склад, да и где сам завод. Нужен был проводник.
Найдя среди местных обитателей пару разговорчивых мужиков, я решил их расспросить.
— На завод как бы попасть? — поинтересовался я.
— На какой такой завод? — уставились на меня с непониманием.
— На нерчинский. Он за заставой или где-то за городом? — продолжил расспрос я.
Мужики недоуменно переглянулись.
— Ты что, паря, шутки шутишь? Нерчинский завод на Нерче. Отсюда, почитай, триста вёрст будет! — хмыкнул один из них себе в бороду. Я в ответ уставился на них.
— Это как это? — попытался я уточнить.
— А так это! — передразнил меня тот, что помоложе, чернявый
— Нерчинский завод-то, паря, что, думаешь, в Нерчинске? Ага, держи карман шире! Он на реке Нерче, почти что у границы. Только нечего вам там делать.
— Что? Мы, значит, шли не туда? — возмутился Левицкий.
— Выходит, что так, Владимир Сергеевич! — грустно заметил я.
— А отчего нам таки не надо туда идти? — настырно вылез вперед Изя.
— А чего там теперь делать? Завод закрыт. Народ весь, горнозаводских работников, поверстали в казаки и выслали на Амур, боронить, значит, новую землю нашу, Даурию. Каторжных всех на Кару услали. Пустота там, мерзость запустения.
Мы переглянулись. Делать нечего — надо пилить еще триста вёрст!
Не сделали мы и половины версты, как стало окончательно ясно: сани наши, верой и правдой служившие всю зиму по морозу да снегу, теперь стали обузой. Полозья вязли в раскисшей земле, лошаденки последние силы тратили, вытягивая их из топи. Дальше так нельзя было. Нам дорога лежала на юг, в степи. Окончательно стало ясно: менять надо сани на коней. Пришлось возвращаться.
— Мужики, а где бы нам коней добыть заместо саней? — вернулся я к парочке разговорчивых.
— Это вам к амбарщику надо! — охотно отвечал чернявый. — Давай покажу!
Поскольку попасть в город мы не могли, пришлось ждать в кабаке у дороги. Мы сидели около часу, потягивая мутный, но крепкий чай, когда наконец чернобородый тип вернулся в сопровождении миниатюрного китайчонка в стёганом серо-зеленом халате.
— Во-от, этот нехристь вас отведет куда надо, — указал он на китайца.
Тот улыбнулся во всё свое плоское лицо и махнул рукой, приглашая следовать за ним. Очень скоро оказалось, что по-русски он ни бельмеса, только улыбается и машет, показывая путь. Впрочем, нам того и надо было.
Проехали мы так версты три, и наконец улыбчивый китайчонок привел нас к стойбищу торговца. Неказистая юрта, рядом навес, под которым сложен всякий товар: шкуры тарбаганов, кирпичный чай, старательские инструменты. Пристроили наши сани рядом, под тем же навесом. Две штуки, ладно сбитые, крепкие сибирские дровни, хоть и потертые долгой дорогой.
Нам навстречу вышел невысокий, сухонький в синей потертой куртке китаец, волосы которого были заплетены в косу. Глаза узкие, хитрые, всё подмечают. Улыбнулся беззубо, поклонился. Звали его, как мы позже разобрали, Лу Цинь.
Начался торг. Говорили чудно — он по-своему лопочет, мы по-русски да пальцами тычем, руками машем. Языка друг друга толком не знали, так, обрывки слов, что по торговым делам прижились — «моя», «твоя», «цена», «меняй». Купля-продажа жестами, одним словом.
Захар, самый наш хозяйственный кремень-мужик, да еще и знавший несколько слов по-китайски, на сани наши показывает:
— Сани! Хорошо сани! Зима — ехай! Крепко! Два! — И два пальца растопырил.
— Кони надо! Четыре! — Он показывает четыре пальца.