Каторжник
Шрифт:
— Да где вас всех разместить? В амбаре если только?
— Помилуйте, отцы! Замерзнем же там! — выдал я. — Вы ж православные! Как можно с братом по вере этак-то поступать?
— Прохор Емельяныч, мож, в баню их пустишь? — обратился кто-то из толпы к самому здоровому и хмурому мужику с черной бородой лопатой.
— А на кой они мне в бане? Вшей только напустят! — недружелюбно буркнул Прохор.
— Дак промысловики же! Может, купят у тебя чего? Потолкуешь!
Услышав про баню, я чуть не застонал от
— Ежели кайло да заступ отдадим — пустишь в баню помыться да переночевать? — напрямую спросил я Прохора. Тот смерил меня взглядом из-под насупленных бровей.
— Кайло да заступ… Казенные, небось? Тьфу, а не товар!
— Да нам бы только вшей прожарить да кости распарить! — униженно зачастил Софрон. — Ну уважь, хозяин! Ради Христа! А инструмент завсегда в хозяйстве пригодится!
Прохор пожевал губами, прикидывая что-то. Потом махнул рукой.
— А, с вами! Ладно! Попаритесь, переночуете. Дров не жалко, тайга вон она. Тока утром чтоб духу вашего тут не было!
— Всенепременно! Будьте спокойны! — обрадовались мы и, взвалив кули, поплелись за Прохором к его добротному, крепкому двору.
Баня у кержака оказалась — мое почтение! Сруб из толстенных бревен, окошко с резными наличниками. Внутри еще держался жар. Мы, недолго думая, полезли париться. Правда, двоим пришлось постоянно стоять «на часах» — кто знает, что у этого Прохора на уме?
Я встал на караул сразу после бани: взяв тяжеленное ружье, пристроился у поленницы, изображая грозного часового и разглядывая хозяйский двор. Взгляд зацепился за конюшню и несколько крепких розвальней под навесом. Эх, сани бы нам! Хотя бы одни! Тащить весь скарб на себе — то еще удовольствие!
Тут из бани вышел распаренный Левицкий. Брезгливость его по отношению к нам давно испарилась под влиянием суровой реальности. Жизнь — лучший учитель этикета.
— Как думаете, Владимир Сергеевич, — спросил я, кивая на сани, — реально у этого жмота подводу выменять?
— Сомневаюсь, — вздохнул он. — Кержаки — народ прижимистый. Да и кто нам, беглым, лошадь доверит?
— А если на ружье? — предложил я.
— Подводу с лошадью за ружье? — покачал головой Левицкий. — Вряд ли.
Тут и остальные наши начали вылезать из бани — красные, распаренные, довольные.
— А что, можно попробовать! За спрос ведь по морде не бьют… обычно! — оптимистично заявил Чурис и, недолго думая, почапал к избе Прохора. — Эй, хозяин! Прохор Емельяныч! Выходи, разговор есть!
Скрипнула дверь, показался сам Прохор, накинув тулуп.
— Чего еще надо? Немытые, что ли?
— Мытые, мытые! — заверил Чурис. — Розвальни твои приглянулись! С лошадкой! Почем отдашь?
Прохор вышел на двор, оглядел нас подозрительно.
— А деньга-то есть, покупатели? Или опять за так хотите?
— А на ружье махнуть
Прохор презрительно прищурился.
— Ружье? Солдатское? Да ему цена — пятерка в базарный день! А лошадь моя верная не меньше «беленькой» стоит! Да сани, да сбруя… Рублев двадцать пять все вместе потянет, не меньше!
— Ну, у меня рублев семь есть… — Я порылся в тайнике тулупа.
— У меня пятерка найдется… — вздохнул Фомич.
— Десять, — неожиданно сказал Левицкий.
Все взгляды устремились на Изю. Тот замахал руками и чуть не заплакал.
— Нэту! Клянусь мамой, все в товар ушло! Все там осталось! Чистый я аки ангел!
Мы разочарованно переглянулись. Да, при таком раскладе мы не купим дровней. А отдавать еще ружья жаба душила. Куда в тайге без оружия?
Почти хватало, вот только нам бы харчей еще прикупить.
— Почитай, почти вся сумма! А деньги — они и есть деньги. Чистые, без греха. Ну, почти, — усмехнулся я про себя. — Давай за двадцать два? Лошадка-то у тебя не первой молодости, поди, да и сани — так себе, латаные-перелатаные.
Прохор смерил меня тяжелым, немигающим взглядом из-под кустистых бровей. Ни один мускул не дрогнул на его обветренном, суровом лице.
— Сказал — двадцать пять, значит, двадцать пять, — отрезал он ровным, безразличным голосом. — И не рублем меньше. Лошадь — верная, сани — крепкие. Кому попало не продам. А деньга ваша… кто знает, чем она пахнет? Может, кровью.
— Да помилуй, хозяин! — встрял Фомич, пытаясь разыграть старика. — Какая кровь? Мы люди мирные, промысловые! Мы ж не варнаки какие! Ну уступи копеечку, войди в положение! Христом богом просим!
Прохор презрительно сплюнул на снег.
— Христом богом они просят… А сами, небось, и креста на себе не носите, — пробурчал он. — Сказал — двадцать пять! Не нравится — ступайте своей дорогой, пока целы. Ружье ваше мне без надобности. А копейки ваши… пусть при вас и останутся.
— Таки, может, мы вам чем другим пригодимся? — влез со своей коммерческой жилкой Изя. — Может, починить что надо? Аль помочь по хозяйству? Мы люди мастеровые!
— Мне ваша помощь не нужна, — отрезал Прохор. — У меня свои работники есть. Двадцать пять рублей — или проваливайте.
Стало ясно — кержак уперся, как старый пень. Ни уговоры, ни торговля на него не действовали. То ли он действительно был таким принципиальным, то ли просто не хотел связываться с беглыми, то ли чуял, что мы в отчаянном положении и пытался выжать максимум. А может, все вместе.
Мы снова переглянулись. Двадцать два рубля и ружье — это все, что мы могли предложить, не считая мелочи у Изи, если она там была. Отдавать и то, и другое было глупо — останемся без транспорта и без оружия посреди тайги.