Каторжный завод
Шрифт:
Все сходились на одном: Прибалтика должна быть немецкой. Не успели только решить: будет ли она суверенным государством или же войдет в состав этой самой великой Германии.
Молодой Тирст был непременным участником всех сборищ. И даже активным. Звонкий голос и несомненная начитанность способствовали проявлению ораторских способностей, а каллиграфический почерк и всегдашняя готовность услужить своим родовитым покровителям и принять на себя наиболее скучные обязанности превратили его в неофициального секретаря еще не организованного союза.
Власти
Однако декабрьские события на Сенатской площади положили конец всякому благодушию. И хотя в петушином задоре юных тевтонов не было ничего, даже отдаленно напоминающего вольнолюбивые идеи тайных Северного и Южного обществ, — карающая десница протянулась и… настигла.
И тут ниспровергателю основ Иоганну Тирсту пришлось выступить в самой неблагодарной роли — козла отпущения.
Остальные соучастники укрылись за графскими и баронскими гербами, за генеральскими, камергерскими й иными чинами и званиями своих отцов. А родитель Иоганна Тирста уже окончил свое бренное земное существование. Да и будь он в наличии, мало чем мог бы помочь своему незадачливому отпрыску.
Иоганн, всячески стараясь смягчить удар карающей десницы, на первом же допросе выразил чистосердечное раскаяние и полную готовность показать все, что было, а если надо — чего и не было, но это запоздалое рвение мало ему помогло.
Он был лишен столь тяжкими трудами добытого его родителем дворянского звания и сослан в Сибирь на Нерчинские государевы заводы.
Правда, униженное его раскание и, прежде всего, явственно выраженная готовность искупить вину свою любым способом произвели должное впечатление на жандармского ротмистра, и вслед Тирсту в Нерчинск была послана бумага. В ней значилось, что «…оный Иоганн Тирст показания дал самые откровенные, вину свою полностью осознал и выказал намерение дальнейшими действиями своими вину свою перед государем и отечеством полностью. искупить…»
Сей негласный аттестат послужил своеобразной охранной грамотой государственному преступнику Тирсту. И по прибытии в Нерчинск он был определен учителем местного горного училища, получил полную свободу передвижения в пределах горного округа и был принят в местном обществе.
Тирст, ожидавший худшего, приободрился и, похвалив сам себя за правильно избранную линию поведения, твердо решил неукоснительно придерживаться ее и в дальнейшем.
В числе воспитанников горного училшДа было немало детей ссыльных. Тирсту поручено было особое наблюдение за поведением этих учеников, имея в виду, что, наблюдая за детьми, можно узнать многое о родителях.
Видимо, Тирст хорошо справлялся с порученными обязанностями. Через два года
Такое поощрение по отношению к государственному преступнику применялось впервые. Теперь Тирст окончательно утвердился в мысли, что порядок, установленный русским царем в своей империи, весьма разумен, что он сам хоть и не столбовой, но все же дворянин по рождению и в качестве такового предназначен служить опорою трона, а посему раскаяние его подобно возвращению блудного сына в лоно отцовской семьи.
Служить верой и правдой русскому царю было не в пример выгоднее, и Иван Хрнстианович Тирст стал усердно выслуживаться, не щадя никого.
Усердие не осталось незамеченным.
Еще через три года по высочайшему повелению, последовавшему на докладную записку господина министра финансов «в уважение хорошего поведения и восчувствование всей важности содеянного им преступления, произведен в коллежские регистраторы, с употреблением при Нерчинскпх заводах, к занятиям коим окажется более способным».
Администрация горного округа была достаточно высокого мнения о способностях нового чиновника, и он был определен приставом Култуминского серебро–свинцового рудника.
Теперь перед Иваном Хрпстиановичем открылась торная дорога.
Тирст принялся хозяйствовать с немецкой педантичной деловитостью, усугубленной яростным стремлением выбиться в люди. Каждому работнику был установлен твердый дневной урок, значительно превосходящий прежнюю дневную выработку. Если кто не вырабатывал урока, не отпускалась с работы вся артель. Таким образом, сами каторжные оказались вынужденными следить за работою друг друга, и ото, в свою очередь, было куда более действенным, чем окрик или даже плеть казачьего урядника.
Многие жили на руднике семьями. Дети каторжан мужского пола с двенадцати лет брались на работы но разборке руды. Тирст снизил рабочий возраст до десяти лет и приказал выгонять на работы также баб и девок.
Эти и подобные им меры, соединенные с неумолимой строгостью в отношении всех ему подчиненных, помогли Тирсту за короткий срок удвоить добычу ценной серебро–свинцовой руды.
Годы управления Тирста Култуминским рудником ознаменовались не только ростом добычи руд, но и повышенной смертностью среди ссыльнокаторжного люда.
Но, по сравнению с первым, второе имело в глазах начальства куда меньшее значение.
Старания Тирста не прошли впустую и получили всестороннюю оценку.
Начальство горного округа, за время пребывания Тир ста в должности пристава Култуминского серебро–свинцового рудника, отмечало его и благодарностями, и денежными наградами. Дважды представлялся он к производству в следующий чин, и оба раза представленпе было удовлетворено.
Подвластные же ему каторжные рабочие люди имели по поводу заслуг Ивана Христиановича свое мнение, которое решительно расходилось с мнением окружного начальства.