Каторжный завод
Шрифт:
И только под утро сон взял свое.
Ерошка, слышавший, как барин всю ночь ворочался и даже постанывал, не стал будить его.
И когда Тирст приехал на пролетке, пришлось ему дожидаться, пока подпоручик завершит свой утренний туалет.
Впрочем, по всему видно было, что промедление нимало не огорчает Ивана Христиановича.
— Молодые годы и чистая совесть способствуют сну, — философски заметил Иван Христианович и, как бы спох катясь, добавил: —Так вы и не позавтракали, батюшка Алексей Николаевич! Натощак делами заниматься
Подпоручик отказался было, но не очень категорично. Иван Христианович подхватил его под руку и повел к себе, сказав кучеру:
— Обожди нас здесь, братец!
Покудова стерлядочка подпрыгивала на сковородке, приветливый хозяин занимал гостя разговорами. По праву старшего в летах поинтересовался и школьными годами его, и достатком родителей, и, как бы между прочим, осведомился: каким ветром занесло молодого офицера на столь дальнюю окраину государства Российского?
Подпоручик отвечал уклончиво: служба, предписание начальства.
Тирст, подмигнув зрячим глазом, посочувствовал:
— Я чаю, из Петербурга не всласть уезжать было. Столица, театры, балеринки, хе–хе… дело молодое.
За столом хозяйничала дочь Ивана Христиановича. Подпоручик видел ее впервые.
До того два раза приходилось ему отобедать у Тирста, но тогда за столом ее не было.
Подпоручик не мог знать, что осторожный Иван Христианович оберегал дочку от встречи со столичным вертопрахом. Сегодня же попустился осторожностью, уповая на скорый отъезд офицера. К тому же хозяйка дома Лизавета Ивановна была нездорова, и руководить за столом пришлось дочери.
— Аглая, — представилась она гостю.
Подпоручик поцеловал у нее ручку, подумав при этом: «Скажи на милость, у такого крокодила и столь прелестная дочь. Верно, в мать пошла. Эх, было бы увидеть ее раньше!»
А вслух рассыпался в комплиментах.
К удивлению его, Аглая особенно не смутилась, даже как будто пропустила слова его мимо ушей.
Тогда подпоручик признался, что изумлен крайне и даже предполагать не мог в суровом сибирском климате отыскать столь чудно расцветшую прекрасную розу.
На это Аглая возразила, улыбнувшись несколько загадочно:
— Заключаю из ваших слов, что вы мало у нас пожили и нс осмотрелись еще. У нас в слободе настоящие красавицы есть.
Подпоручик почувствовал, что затронул скользкую тему, и, чтобы уйти от нее, принялся рассказывать, сколь великолепен был последний бал у генерал–губернатора, ввернув, однако ж, и тут, как недоставало на том балу Аглаи Ивановны, и выразил надежду, что на следующем балу будет он иметь счастье пройтись с нею в мазурке.
Иван Христпанович почти не вмешивался в разговор молодежи и, казалось, все свое внимание обратил на то, чтобы тарелка и рюмка гостя не пустовали.
К осмотру печи приступили лишь
Небольшая — сажен четырех в высоту и сажени две в нижнем поперечнике — доменная печь прижалась к круто срезанному склону холма. Верхушка холма тоже была срезана под уровень с верхом печи. На верхней площадке располагались штабелями руда и флюсы. От штабелей к верху печи пролегал деревянный настил из толстого лиственничного половинника.
Работы велись на нижней площадке у подножия холма. Десятка полтора рабочих подвозили на тачках ярко–красный с фиолетовыми подпалинами кирпич и выкладывали его невысокими столбиками. По чистому, почти фарфоровому звону подпоручик определил, что огнепостоянный кирпич отменного качества.
Распоряжался работами рослый мастеровой с крупным носатым лицом, на котором сквозь сизую щетину давно не бритой бороды проступали глубокие складки морщин. Одет он был, как и остальные, в холщовую рубаху и штаны, и подпоручик приметил его лишь по заношенной и в нескольких местах прожженной войлочной шляпе да по темной заплате на седалище.
Едва пролетка остановилась, мастеровой в войлочной шляпе подошел встретить начальство.
— Смотри мне, Герасим, — сказал Тирст подошедшему, который был, по–видимому, старшиной артели, — господин подпоручик железное дело в институте изучал и на казенных заводах службу нес. Он все твои плутни и нерадение враз на свежую воду выведет.
— Ежели их благородие в нашем деле смыслят, то и усердие наше поймут, — ответил мастеровой.
Почтительный тон его плохо соответствовал угрюмому и даже несколько презрительному взгляду, брошенному на подпоручика.
— Герасим! — негромко, но внушительно произнес Тирст. — Говори, да не заговаривайся!
Мастеровой молча поклонился и отступил в сторону, пропуская начальство к печи.
Сколь ни навеселе был подпоручик, но сразу понял, что никакой надобности в его инженерном опыте Тирст не имел. Вопросы задавал он подпоручику самые зряшные, вроде того: нельзя ли, буде не хватит огнепостоянного кирпича на футеровку печи, применить частично обычный — печной?
Подпоручик, делая вид, что не замечает мрачной ухмылки Герасима, объяснял подробно, почему нельзя, а сам думал: за каким чертом задержал его отъезд управляющий заводом?
Был, впрочем, и один дельный, по видимости, вопрос: в каком рецепте применять флюсы? Но и то только по вн–дямости. На тех же флюсах и той же руде выплавляли на заводе уже несколько дет вполне добротный чугун, — стало быть, нужный рецепт давно был определен.
После осмотра доменной печи Тирст повел подпоручика в литейную, затем на кричную фабрику, в плющильную и механические мастерские. К чему водил его управляющий по всем цехам, подпоручик опять-таки не взял в толк. Все цехи, кроме механической мастерской и кузницы, пустовали. Да и в тех за верстаками и горнами работало едва ли больше тридцати человек.