Каторжный завод
Шрифт:
— Ты что! — крикнул Иван в ярости на себя и на нее.
Он схватил ее за руку, пытаясь отбросить в сторону.
— Ваня! Он мне жизнь спас!
Лицо Ивана скривилось, словно от нестерпимой боли. Он невнятно пробормотал какое-то проклятие, сильным броском всадил нож в стену.
Подпоручик не сразу пришел в себя. Блеск занесенного над ним ножа ошеломил его, и на какой-то миг все в душе его окостенело. Он не успел почувствовать ни страха смерти, ни радости избавления…
Только с непостижимой быстротой и как будто не в своем,
…Искаженное гневом в ужасом лицо Насти, зажатый в руке ее узловатый сук… и капля воды, сверкнувшая на розовом соске…
…Презрительная усмешка па лице Насти, отталкивающей его протянутые к ней руки.
…Зеленый холм на крохотной, стиснутой тайгой полянке и темный, как нора, вход в землянку…
…Прожигающие своей ненавистью глаза на страшном бородатом лице…
Голос Насти, звучавший тревогой и волнением, вывел его из оцепенения.
— Алексей Николаич, не губи ты нас…
Никогда не слышал он такой мольбы в ее голосе.
Что с ней сталось?.. Где ее гордая дерзость?.. «…не губи ты нас…» Нас!.. Не за себя она молит… За этого лохматого бродягу… Вот кто встал между ними!.. И если убрать его с дороги…
Но тут же как будто кто-то другой возразил с печальной усмешкой:
«Не можешь ты его убрать. Живой или мертвый, на свободе или в кандалах — всегда он будет стоять между вами… Опа не забудет… и не простит…»
— У тебя кровь, — сказал он с тревогой.
И услышал голос прежней Насти.
— Алексей Николаич! Что ты все о шкуре моей печешься. Ты душу мою пожалей!
— Садись, барин. Поговорим, — сказал Иван глухо.
Подпоручик бросил на него настороженный взгляд.
Иван усмехнулся и первый сел на свою колючую постель.
У подпоручика дрогнул желвак на щеке. Резко шагнув вперед, он снял фуражку, повесил ее на ручку торчащего в стене ножа. Сел на чурбак против Ивана и небрежным жестом откинул со лба нависшую па глаза белокурую прядь.
— Поговорим, хоть и не знаю, с кем.
— Иваном меня звать, а отчества мне не положено… Слышь, барин. Ты прости меня. Конечно, замах хуже удара. Да ведь на червя наступи и тот вьется… И еще тебя, барин, христом–богом прошу… Настя, вышла бы ты…
Настя хотела встать, но перехватила встревоженный взгляд подпоручика.
— Говори при мне, Ваня. Чай, пе чужие.
— Оставь ты ее, барин, сделай милость. Тебе побаловаться… а нам жить… Жена она мне…
— Жена! — изумясь, воскликнул подпоручик.
— Говори все, как есть, Ваня… Не венчаная…
— Будешь венчаная, — оборвал Иван. — Поди, есть поп в слободе!
— Что же ты мне сразу не сказала? — в растерянности воскликнул подпоручик.
В широко раскрытых глазах его было такое смятение, что Настя, не выдержав их взгляда, опустила голову.
— Али словами только говорят, Алексей Николаич… Неужто сердце твое ничего тебе не поведало?..
Кровь прихлынула к лицу подпоручика.
Сколь же смешон и жалок он
Но какое это имеет значение?.. Она сделала свой выбор. Сколь ни обидно это для него, но это так...
Иван прервал общее молчание:
— Слова твоего ждем, барин. Теперь вся жизнь наша… в твоих руках.
Подпоручик грустно улыбнулся.
— Я не господь бог.
— Господь, он все видит, да не скоро скажет. А тебе, барин, только до пристава дойти.
В голосе и во взгляде Ивана не было ни насмешки, ни угрозы. И подпоручик понял, скорее почувствовал, что если даже не оставит он этому человеку никакой надежды, если даже прямо скажет, что отдаст его в рукп властей, ему, подпоручику Дубравину, ничего не грозит. Вызволив из беды эту женщину, он тем самым создал себе защиту надежнее любого оружия и конвоя.
Он действительно уподобился господу богу: в его власти было безнаказанно казнить и миловать. И только!.. Он мог вызвать чувство ненависти и презрения или… заслужить благодарность. Но не больше… Чтобы извлечь из благодарности пользу, подлости, по молодости лет, не хватало. А насчет «руки и сердца», конечно, дикая блажь. Теперь ему это очень даже ясно. Ну и пусть их…
— Можешь меня не опасаться, — сказал подпоручик Ивану. — Даю слово офицера.
— Дай тебе бог, барин! — Иван поклонился в пояс. — И в кого ты такой уродился?..
«Нет, с ней можно и под венец!» —подумал подпоручик, увидев, как расцвела Настя после его слов. И тут же резануло в досаде: «Можно, да не тебе…»
Обратно в слободу возвращались вдвоем. Настя сама вызвалась вывести его из лесу.
Шли долго. И подпоручику показалось, что по более дальней дороге и что-то очень много поворотов и перевалов из распадка в распадок.
«Да и лучше, — подумал подпоручик, — нет у меня более дел в этой землянке…»
Молчали, думая каждый о своем.
И только когда вышли на берег пруда, где-то очень близко от места первой их встречи, подпоручик спросил:
— Полюбила, стало быть?
— Я его, Алексей Николаич, у смерти выходила.
— Меня тоже.
— Долг отдала.
— Выходит, квиты, — усмехнулся подпоручик.
— Нет, Алексей Николаич, — серьезно и с волнением сказала Настя, — теперь я по гроб жизни в долгу. Только этот долг мне оплатить нечем. Неоплатный он…
Спал подпоручик в эту ночь плохо, тревожно. Сон не шел. А когда забывался на минуту, то либо мерещились разные страшные бородатые хари и сверкало лезвие занесенного над головой ножа, либо виделась она, такая желанная и во сне доступная… и опять возле нее тот бородатый…