Кавалер Красного замка
Шрифт:
— Боже мой! — договорил он. Глаза его случайно упали на букет фиалок, забытый или, вернее, оставленный Женевьевой.
Морис бросился к нему, взял, начал целовать, и потом, заметив место, где лежали цветы, сказал:
— Теперь уже нет сомнения… эти фиалки… ее последнее «прости».
Морис обернулся, и только теперь увидел он, что чемодан был наполнен наполовину, а остальное белье лежало на полу или в полурастворенном шкафу.
Вероятно, белье, лежавшее на полу, выпало из рук Женевьевы
С этого мгновения объяснилось все: сцена, происходившая в этих стенах, еще недавних свидетелях счастья, живо представилась его глазам во всем ее ужасе.
До сих пор Морис был поражен, уничтожен; теперь гнев его проснулся во всем отчаянии.
Молодой человек встал, запер окно, взял на конторке два пистолета, заряженные на случай поездки, осмотрел затравку и, увидев, что она была в порядке, спрятал пистолеты в карман, прихватил пару свертков золотых луидоров, которые хранил в конторке, и, взяв саблю в ножнах, сказал:
— Сцевола, ты, кажется, предан мне; ты служил моему отцу и пятнадцатый год служишь мне…
— Да, гражданин, — отвечал слуга, испуганный мраморной бледностью и нервным трепетом молодого человека, чего прежде никогда не замечал он за своим господином, справедлво считавшимся самым бесстрастным и сильным человеком. — Что изволите приказать мне?
— Слушай, если дама, которая была здесь…
И он остановился; голос его так дрожал при этих словах, что он не мог продолжать.
— Если она вернется, — продолжал он через секунду, — прими ее, но запри за нею двери, возьми этот карабин, встань на лестнице и, заклинаю тебя своей головой, твоей жизнью и твоей душой, — не пускай никого! Если же захотят принудить тебя силой, защищайся, рази, убивай!.. И не бойся ничего, Сцевола: я беру всю ответственность на себя.
Голос молодого человека и его яростные движения наэлектризовали Сцеволу.
— Не только буду убивать, — сказал он. — Но еще дам убить себя за гражданку Женевьеву!
— Благодарю. Теперь выслушай, квартира эта мне ненавистна, и я не возвращусь сюда, покуда не отыщу ее. Если она успеет убежать и возвратится сюда, поставь на окно большую японскую вазу с маргаритками, которые она так любила. Это днем; ночью же выставь фонарь. По этим сигналам я узнаю, что она тут; но покуда я не увижу ни вазы, ни фонаря, я буду продолжать поиски.
— О, будьте, сударь, благоразумны! Будьте рассудительны! — закричал Сцевола.
Морис даже не ответил. Он бросился из комнаты, сбежал с лестницы, как будто на крыльях, и побежал к Лорену.
Трудно описать, до какой степени был поражен Лорен, когда выслушал рассказ Мориса.
— Так ты не знаешь, где она? — спросил он.
— Пропала! Исчезла! — горланил Морис в пароксизме отчаяния. — Он убил ее, Лорен, убил ее!
—
— Ты не знаешь его, Лорен, не знаешь! У этого человека в глазах было что-то ужасное.
— Да нет же, ты ошибаешься. Он всегда казался мне честным человеком. Он взял ее, чтобы принести в жертву. Он даст арестовать себя вместе с женой — и их убьют обоих. Вот в чем опасность, — говорил Лорен.
И слова эти удвоили ярость Мориса.
— Я отыщу ее! Отыщу или умру! — кричал он.
— О, если так, то мы, верно, отыщем ее; но только успокойся. Верь мне, любезный Морис: без размышления ничего не найдешь, а человек взволнованный, подобно тебе, не размышляет.
— Прощай, Лорен, прощай!
— Что с тобой?
— Ухожу.
— Оставляешь меня? Зачем?
— Затем, что это дело касается меня одного, потому что я один должен рисковать жизнью для спасения Женевьевы.
— Ты хочешь умереть?
— Иду на все! Повидаюсь с представителем Комитета общественной безопасности, поговорю с Эбером, Дантоном, Робеспьером; признаюсь во всем — только пусть отдадут ее.
— Хорошо.
И, не прибавляя ни слова, Лорен встал, затянул пояс, надел форменную шляпу и, подобно Морису, спрятал в карманы пару заряженных пистолетов.
— Идем, — сказал он равнодушно.
— Но ты рискуешь собой! — вскричал Морис.
— Что же дальше?
— Где же мы станем искать ее? — спросил Морис.
— Сперва поищем в старой квартире — знаешь, на старой улице Сен-Жак; потом поищем Мезон Ружа. Где он, там окажется и Диксмер; потом приблизимся к домам улицы Виель-Кордери. Тебе известно, что Антуанетту намереваются перевести в Тампль… Верь мне, лица, подобные им, до последней минуты не потеряют надежды спасти ее.
— Да… в самом деле… Ты говоришь правду, — сказал Морис. — Но разве Мезон Руж в Париже?
— По крайней мере, Диксмер здесь.
— И то правда, они сойдутся, — сказал Морис, которому слабые проблески надежды возвратили рассудок. — Пойдем.
И с этой минуты друзья принялись за поиски. Но все было напрасно. Париж велик, и тень его густая. Ни одна пропасть лучше его не скрывает тайну, которую вверяет ей преступление или несчастье.
Сто раз Лорен и Морис прошли по Гревской площади, сто раз коснулись они того дома, где Женевьева жила под беспрестанным надзором Диксмера, который стерег ее, как некогда жрецы стерегли жертву, предназначенную для заклания.