Кавалер Красного замка
Шрифт:
В семь часов шорох раздвигаемых ширм заставил ее проснуться. Она обернулась и увидела человека совершенно ей незнакомого.
— Чего хотят от меня? — спросил она.
Незнакомец приблизился с самым учтивым поклоном.
— Меня зовут Сансон, — сказал он.
Королева слегка вздрогнула и встала. Одно это имя сказало ей более, нежели самая длинная речь.
— Вы пришли очень рано, — сказала она, — не можете ли повременить?
— Не могу, сударыня! Мне приказано прийти.
Сказав
Все в этом человеке в эту минуту было выразительно и ужасно.
— Понимаю, вы хотите обрезать мне волосы? — сказала она.
— Это необходимо! — отвечал Сансон.
— Я знала и хотела избавить вас от этого труда. Вот мои волосы… на столе.
Сансон взглянул по направлению руки королевы.
— Только, — продолжала она, — мне хотелось бы, чтобы они сегодня вечером были отданы моим детям.
— Это, сударыня, меня не касается.
— Однако я думала…
— Мне принадлежит только то, что остается после… лиц… Их одежда, драгоценные вещи, но и то по формальному их согласию. В противном же случае все это поступает в Сальпетриер и принадлежит бедным и благотворительным заведениям. Так предписано Комитетом общественной безопасности.
— Не могу ли, наконец, я надеяться, что волосы эти будут отданы моим детям? — настойчиво спросила Мария-Антуанетта.
Сансон молчал.
— Я берусь похлопотать, — сказал Жильбер.
Узница взглянула на жандарма с невыразимой благодарностью.
— Я пришел обрезать вам волосы, но так как это уже сделано, — сказал Сансон, — то могу, если желаете, оставить вас одну на некоторое время…
— Пожалуйста, потому что мне надо собраться с мыслями и помолиться.
Сансон поклонился и вышел.
Тогда королева осталась одна, потому что Жильбер только просунул голову в дверь, чтобы сказать приведенные нами слова.
Покуда осужденная стояла на коленях, не менее трогательная сцена происходила в Ситэ, у священника церкви Сен-Ландри.
Священник этого прихода только что встал, и старая ключница готовила ему завтрак, как вдруг кто-то сильно застучал в дверь.
Даже в наше время неожиданный приход к священнику бывает по какому-нибудь срочному случаю: его зовут или крестить новорожденного, или причастить умирающего; но в ту эпоху во Франции священник не был посредником между землей и небом и отдавал отчеты людям.
Однако аббат Жирар был из числа людей, которым менее всего следовало опасаться, потому что он присягнул Конституции.
— Посмотрите, Жасента, — сказал он, — кто это стучится к нам так рано, и если меня требуют не зачем-нибудь экстренным, то скажите, что я должен отправиться в Консьержери и иду туда
Старушку Жасенту когда-то звали Меделеной; но она приняла вместо своего имени название цветка так же, как аббат Жирар назывался гражданин вместо священника.
Жасента сбежала по лестнице в садик, из которого выходила дверь на улицу, отдернула задвижку и увидела молодого человека, чрезвычайно бледного, расстроенного, но с приятной и благородной внешностью.
— Дома господин аббат Жирар? — спросил он.
Жасента рассмотрела неряшливую одежду, длинную бороду и нервную дрожь незнакомца. Все это было дурным предзнаменованием.
— Гражданин, — сказала служанка, — здесь нет ни господина, ни аббата.
— Извините, сударыня, — спохватился молодой человек, — я хочу сказать — служитель церкви Сен-Ландри.
Жасента, при всем своем патриотизме, была поражена словом «сударыня», однако отвечала:
— Его нельзя видеть, гражданин, он занят.
— В таком случае я подожду.
— Но это напрасно, гражданин, — возразила Жасента, у которой от этой настойчивости опять зашевелились дурные мысли. — Его потребовали в Консьержери, и он уйдет туда сию минуту.
Молодой человек ужасно побледнел или, вернее, из бледного сделался синеватым.
— Так это правда! — прошептал он и потом громко сказал: — Поэтому-то я и пришел к гражданину Жирару.
И несмотря на отговорки старушки, он вошел, правда, тихо, но твердо, задвинул на дверях запор и вопреки настоятельным просьбам, даже угрозам Жасенты добрался до дома и вошел даже в комнату священника.
Увидев посетителя, священник вскрикнул от удивления.
— Извините, милостивый государь, — тотчас сказал молодой человек, — я пришел переговорить о весьма важном деле; позвольте нам остаться вдвоем.
Престарелый священник знал по опыту, как выражаются великие горести; он прочел всю страсть на лице молодого человека, ужасное душевное волнение в его лихорадочном голосе и велел Жасенте выйти.
Молодой человек с нетерпением следил глазами за ключницей, которая, привыкнув участвовать в тайнах своего господина, медлила уходить, и потом, когда дверь за нею затворилась совершенно, сказал:
— Прежде всего, милостивый государь, вы, конечно, спросите у меня, кто я? Предупреждаю вопрос; я изгнанник, человек, приговоренный к смерти и живущий только с помощью своей дерзости. Я кавалер Мезон Руж.
Аббат в ужасе подпрыгнул в своем кресле.
— О, не бойтесь, — продолжал кавалер. — Никто не обратил внимания на то, как я вошел сюда, и даже те, которые видели меня, никак не узнали: я очень переменился за последние два месяца.