Кавалер Ордена Золотого Руна
Шрифт:
— Это интересно. Вот и у меня, так сказать, совпадение. Дедушка мой был большущий оригинал. Мороз этак градусов под семьдесят, все живое прячется в свои норы, а мой старик в одних полосатых трусиках ходит с топором на речку купаться. Вырубит себе прорубь, окунется — и домой. И еще говорит, что ему жарко, душно.
Здесь второй рассказчик багровеет, как видно от выпитого чаю.
Собеседники осторожно некоторое время смотрят друг на друга и, убедившись, что возражений против мифического дедушки не последует, начинают взапуски врать о том, как их предки ломали пальцами рубли, ели стекло и женились на молоденьких, имея за плечами — ну как вы думаете, сколько? — сто тридцать
Что бы там не вытворяли невероятные дедушки, а тридцать три градуса — это неприятная штука. Амундсен говорил, что к холоду привыкнуть нельзя. Ему можно поверить, не требуя доказательств. Он это дело знал досконально.
Итак, мороз, мороз. Даже не вериться, что есть где-то на нашем дальнем севере счастливые теплые края, где, по сообщению уважаемого бюро погоды, всего лишь десять-пятнадцать градусов ниже нуля.
Катки закрыты, дети сидят по домам, но жизнь идет — строится метро, театры полны (лучше замерзнуть, чем пропустить спектакль), милиционеры не расстаются со своими бальными перчатками, и в самый лютый холод самолеты минута в минуту вылетают в очередные рейсы.
Глава 6.
Встречайте весну в брюках!
В сторожке управдома ревела буржуйка, пахло колбасой и вениками. В общем, было тепло, светло и уютно.
— Эх, поскорей бы весна, — мечтательно пропел Сеня, двумя ладонями обнимая кружку с горячим чаем.
— О какой весне речь, Сеня? — Остап долго смотрел в маленький черный квадратик окна. — Весны нет. Как, впрочем, и осени. Есть только ожидание лета. И зимы…
— Ну это вы слишком, Остап Ибрагимович. А как же фиалки, грачи, весенние ручейки? Ведь есть же какие-то объективные признаки перемен: день и ночь, времена года, возраст, наконец.
— Сеня, Сеня, о каких объективных признаках речь? Где начинается человек, там объективность заканчивается. Разве в твоей жизни не наступала ночь в полдень и не светило солнце в полночь? Вот, ты говоришь, весна, весна…
Остап задумался.
— А ты знаешь, Сеня, как в Москве делается весна?..
Много лет тому назад, лет пять, в витрине магазина "Октябрьская одежда", который принадлежал частному торговцу Иезикилю Вакханюку, появлялся лирический плакат:
Встречайте весну в брюках И.А. Вакханю
"Вакханю" — потому что это было время, когда все рекламы писались в стихах.
— А что, — спросил Сеня, — действительно был такой магазин?
— Был, товарищ Изаурик, был… И есть, — неуверенно добавил Остап. — Итак, магазин у Вакханюка отняли. Плакат чуть-чуть обрезали, но все так же вывешивают в конце февраля:
Встречайте весну в брюках
Прочитав этот плакат, часть прохожих спешит оглядеть себя, дабы убедиться, что брюки на месте. Другие начинают взволнованно нюхать воздух. Но фиалками еще не пахнет. Пахнет только травочкой-зубровочкой, настоечкой для водочки, которой торгуют в Охотном ряду очень взрослые граждане в оранжевых тулупах. Падает колючий, легкий, как аллюминий, мартовский снег. И как бы не горячился обрезанный И.А. Вакханюк, до весны еще далеко. Ох, как далеко… Помню, приехал я в Москву весной 23-го…
— Ага! — по-детски обрадовался Сеня. — Весной! Значит, есть весна!
Остап с сожалением покачал головой:
— Вот и я был таким же восторженным идиотом. Если бы мне тогда сказали, что в году 7,75 времен года, причем 5,5 — это весна, я бы нисколько не удивился…
Я вышел на перрон Курского вокзала и сказал: "Здравствуй, милый, хороший город Москва! Я буду
На улице, так и быть, весна: в небе гудит гигантский примус, скромнейшие в остальные 2,25 сезона девицы стреляют глазками, парни краснеют как красны девицы, лошади порхают, воробьи в жмурки играют и прочая чушь.
В кармане спичка и пол-бублика, а в голове такой весенний переполох, такая кутерьма и ералаш, что когда увидел эту стихотворную вывеску, сразу вошел и написанное потребовал. А приказчики попались без воображения.
— Вам, — спрашивают, — какие? Штучные?
— Вы мне не крутите! — отвечаю я. — Не штучные, а брючные!
— Как хотите, — говорят. — Мы только поинтересовались, потому штучными называются те, которые в полоску.
Показали. Но у меня в голове весна колесом ходит, и я отверг, дерюга! Мне поинтеллигентнее!
Показали.
— Дерюга! — говорю.
Они обижаются.
— Простите, но у нас — на полное подобие "Мюр-Мерилиза", а вы такие шарлатанские слова…
А я от воздуху прямо демон стал.
— Какие такие Лиза, Мери, Мура?! Я вам русским языком говорю: дайте мне белые штаны, как у эфиопских моряков.
Каша заварилась. Уже подплывает милицейский тип и по просьбе Муур-Подлизы берет меня за руку.
— Стыдно, — говорю я ему в восторге, — сами вы еще поросенок, а смушковый берет на голове носите! Почему, морда, не встречаешь весну в штанах Вакханю?
Тип только пуговицами заблескотал и сразу сделался официальный.
— Нам, — говорит, — такого приказа не вышло. Вы же за это пострадаете и весну не в штанах встретите, а в строжайшей изоляции. Извозчик, в 146-е отделение!
— Позвольте, — умоляю, — сделать заявление. Я, может быть, от одного воздуха пьяный!
— Смотря где дышали! — смеется тип в пуговицах.
Вот и все. Небеса на дыбах ходят, тротуары блестят, как сапоги, воробьи кричат "дыр-дыра", а меня везут в 146-е отделение на протокол.
Остап закрыл лицо руками.
— Посадили? — выдохнул Сеня.
— Отпустил через два квартала… Но я обещал рассказать тебе, как делается весна.
Остап встал и уже не садился на протяжении всего рассказа. Как натура глубоко артистичная он, сам того не замечая, говоря о зиме, дрожал у двери, а со словами о весне перемещался ближе к печке.
— После брючного магазина на борьбу с климатом выходят гастрономические магазины. В день, ознаменованный снежной бурей, — вещал Остап, ежась у двери, — в окне роскошнейшего из кооперативов появляется первый огурец. Нежно-зеленый и прыщеватый, он косо лежит среди холодных консервных банок и манит к себе широкого потребителя. Долго стоит широкий потребитель у кооперативного окна и пускает слюни. Тогда приходит узкий потребитель в пальто с воротничком из польского бобра и, уплатив за огурец полтора рубля, съедает его. И долго еще узкий потребитель душисто и нежно отрыгивает весной и фиалками, — командор шагнул к печке. — Знаешь, Сеня, может быть когда-нибудь полки магазинов будут ломиться от огурцов всю зиму. Но потребитель всегда будет делиться на широкого и узкого. И все, даже самые возвышенные идеи, планы, мечты, в конечном счете сводятся к желанию перейти из широких потребителей в узкие… Да… Через неделю в универмагах поступают в продажу маркизет, вольта и батист всех оттенков черного, серого, булыжного, грифельного, аспидного, наждачного, чугунного, коксового, торфяного, земляного, жмыхового, мусорного и того цвета, который в старину назывался "сон разбойника". Отныне не приходится больше сомневаться в приближении весны. Горячие головы начинают даже толковать о летних путешествиях. О летних, заметьте, Сеня, летних, — управдом легкомысленно оперся о печку.