Кавалер Ордена Золотого Руна
Шрифт:
— До сих пор не знаю, — сказал Сеня. — Но на другой день в стенгазете появилась заметка, в которой говорилось, что коллектив треста цветных металлов рассматривает этот рассказ как возмутительный факт и выпад против коллектива треста. Что, во-первых, тень, брошенная на персонального шофера директора, не может не упасть и на директора, а во-вторых, шофер директора пользуется не американским, а нашим, советским гаечным ключом. В редколлегии мне предложили подписать отмежовку.
— Да, это, конечно, был не шофер, — усмехнулся Бендер.
— Помню ее наизусть. "Считаю мой рассказ "Cиний дьявол" реакционным как
И знаете, Остап Ибрагимович, когда у меня впервые за многие годы оказались две свободные недели, я внезапно заметил, что мир красив и что население тоже красиво, особенно его женская половина. И тут же встретил Люсю. И почувствовал, что если сейчас же не приму решительных мер, то уже никогда в жизни не буду счастлив, умру вонючим холостяком в комнате, где под кроватью валяются старые носки и бутылки.
Неделю я гулял с Люсей по сильно пересеченной местности на берегу моря.
Я изо всех сил старался понравиться. Конечно, говорил грудным и страстным голосом, конечно, нес всякий вздор, даже врал, что челюскинец и лучший друг Отто Юльевича Шмидта. Я предложил руку, комнату в Москве, сердце, отдельную кухню и паровое отопление. Люся подумала и согласилась.
А в Москве мы купили ветку сирени и пошли в загс расписываться в собственном счастье.
Известно, что такое загс. Не очень чисто. Не очень светло. И не так чтобы уж очень весело, потому что браки, смерти и рождения регистрируются в одной комнате. Первое, что мы увидели в загсе, был укоризненный плакат на стене: ПОЦЕЛУЙ ПЕРЕДАЕТ И Н Ф Е К Ц И Ю
Висели еще на стене адрес похоронного бюро и заманчивая картинка, где были изображены в тысячекратном увеличении бледные спирохеты, бойкие гонококки и палочки Коха. Очаровательный уголок для венчания.
В углу стояла грязная, как портянка, искусственная пальма в зеленой кадушке. Это была дань времени. Так сказать, озеленение цехов. О таких штуках в газетах пишут с еле скрываемым восторгом: "Сухум в Москве. Загсы принарядились".
Служащий загса рассмотрел наши документы и неожиданно вернул их назад.
— Вас нельзя зарегистрировать.
— То есть как нельзя? — спросил я.
— Нельзя, потому что паспорт вашей гражданки выдан в Ялте. А мы записываем только по московским паспортам.
— Что же мне делать?
—
— Значит, мне нельзя полюбить девушку из другого города?
— Не кричите вы, пожалуйста. Если все будут кричать…
— Я не кричу, но ведь выходит, что я имею право жениться только на москвичке. Какое может быть прикрепление в вопросах любви?
— Мы вопросами любви не занимаемся, гражданин. Мы регистрируем браки.
— Но какое вам дело до того, кто мне нравится? Вы что же, распределитель семейного счастья здесь устроили? Регулируете движения души?
— Потише, гражданин, насчет регулирования движения! Не хулиганьте здесь и не нарушайте порядок.
— Я нарушаю порядок? — закричал я. — Значит, любовь уже больше не великое чувство, а просто нарушение порядка? Хорошо. Пойдем отсюда, Люся.
— Знаешь что, — сказала она мне на улице, — ты меня любишь, и я тебя люблю. Ты не ханжа, и я не ханжа. Будем жить так.
Действительно, если вдуматься, то с милым рай и в шалаше.
Стали жить "так".
Но с милым рай в шалаше возможен только в том случае, если милая в шалаше прописана и занесена шалашеуправлением в шалашную книгу. В противном случае возможны довольно мрачные варианты.
Любимую не прописали в доме, потому что у нее не было московского паспорта. А московский паспорт она могла получить только как моя жена. Моей женой она не была. Но загс мог признать ее женой только по предъявлении московского паспорта. А московский паспорт ей не давали потому, что мы не были зарегистрированы в загсе. А жить в Москве без прописки нельзя. А…
Таким образом, рай в шалаше на другой же день превратился в ад. Люся плакала и при каждом стуке в дверь вздрагивала — вдруг появятся косматые дворники и попросят вон из шалаша. "Лучший друг" Отто Юльевича Шмидта представлял собой жалкое зрелище. Я был небрит. Глаза светились, как у собаки. Где ты, теплая черноморская ночь, громадная луна и первое счастье?!
Наконец я схватил Люсю за руку и привел в милицию.
— Вот, — сказал я, показывая пальцем на жену.
— Что вот? — спросил делопроизводитель, поправляя на голове войлочную каску.
— Любимое существо.
— Ну и что же?
— Я обожаю это существо и прошу его прописать на моей площади.
Произошла тяжелая сцена. Она ничего не добавила к тому, что уже было известно.
— Какие же еще доказательства вам нужны? — надрывался я. — Ну, я очень ее люблю. Честное слово, не могу без нее жить. И могу ее поцеловать, если хотите.
Не отводя льстивых взоров от делопроизводителя, мы поцеловались дрожащими губами. В милиции стало тихо. Делопроизводитель застенчиво отвернулся и сказал:
— А может, у вас фиктивный брак? Просто гражданка хочет устроиться в Москве.
— А может быть, не фиктивный? — уже застонал я. — Об этом вы подумали? Вот вы за разбитое стекло берете штраф, а мне кого штрафовать за разбитую жизнь?
В общем, я взял высокую ноту и держал ее до тех пор, пока не выяснилось, что счастье еще возможно, что есть выход. Достаточно поехать к месту жительства любимой, снова в Ялту, всего только за тысячу пятьсот километров, и все образуется. С московским паспортом загс зарегистрирует мои порывы, и преступная любовь приобретет наконец узаконенные очертания.