Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов
Шрифт:
Но пусть злится зима, пусть степи заносятся снегом: весна близка, весна идет! Эй, князь Кара-Мурза! Что так задумчиво смотришь на огни Ошхамахо [6] , когда солнце уходит на отдых?
Разве ты раньше не видел, как горят вечерние огни на вечных снегах?
А ночью зачем ты звезды считаешь? Ведь не эфенди [7] же ты и по звездам не можешь судьбу человека прочитать!
И пение птиц ты раньше слышал, –
6
Ошхамахо – ясный день, так называют кабардинцы Эльбрус.
7
Эфенди – ученый.
Плачет под твоими пальцами, Кара-Мурза, восьмиструнная балалайка.
Что же случилось с тобой, суровый джигит?
На Баксане, в ауле князя Темирхана в гостях был Кара-Мурза.
В просторной кунацкой со стенами, убранными шкурами оленей, медведей и диких коз, сидел он перед пылающим очагом, рядом с ним – старый, с бородой серебристой, Темирхан, поодаль уздени и почетные старики разместились.
На круглых столиках о трех ножках точеных дымилась баранина, сваренная с луком и чесноком, лежали куски горячего кукурузного чурека и белоснежные душистые соты, только что взятые из сапеток.
Большой чинак с хмельной бузой уже много раз обошел гостей.
А вечером на лужайке костры запылали.
Живые цветы собрались на лужайке – девушки со всего аула сошлись плясать.
И рука об руку с молодыми джигитами шли они кругом, и весело смеялась балалайка старого Хаджимета – пела она и смеялась-смеялась.
Пышный цветок Кара-Мурза увидел…
Утром он только мельком взглянул на красавицу Коншох, дочь князя Темирхана, а с сердцем его сделалось что-то, отчего оно сильно забилось и потом целый день томилось любовной страстью.
Громко ржал боевой конь Кара-Мурзы, и не слышал его князь: с молодой женой, красивой Коншох, он заперся в сакле.
– Славная девушка, сам Бог тебя послал мне, – говорил он.
И радостно смеялась Коншох, любовно к нему прижимаясь.
Пьяный туман охватил Кара-Мурзу.
А на дворе старый воин Генардуко стоял, думал о чем-то, и усмешка шевелилась в его седых усах.
Пыль с дороги поднялась, гул от копыт лошадиных по степи прошел: за коврами дербентскими и шелком грузинским в дальний поход с дружиной своей отправился Кара-Мурза.
В чужой стороне небо по ночам горело, а днем густым дымом оно застилалось: то Кара-Мурза с дружиной жег и грабил города и селения, подарки для любимой жены добывал.
И всего он добыл – и ковров, и шелка, и рабов, но не дешево добыча ему пришлась: немало воинов его пало в бою и сам он был изранен. В аул возвратился и в постель он лег.
Старуха Хамахо, мудрая женщина, отваром целебных трав его поила, мазью смазывала его раны,
Ясным вечером Кара-Мурза один ехал по степи и увидел: нагнувшись, Хамахо искала что-то в траве.
Весел был князь и, подъехав к старухе, он весело крикнул:
– Салам-алейкум, Хамахо! Какую траву ты ищешь?
– Алейкум-салам! – голову подняв, отвечала старуха и потом проговорила ворчливо: – Что мне нужно, то ищу я. Езжай, князь, своей дорогой…
Кара-Мурза засмеялся и, пальцем погрозив, старухе сказал:
– Знаю я, знаю, бабушка, какую траву ты ищешь: такую, отвар которой молодость возвращает. Помолодеть, старуха, ты хочешь!
Пристально взглянула Хамахо на князя, и по тонким, высохшим губам ее скользнула усмешка, змеиная, злая усмешка…
– Ты хочешь, князь, знать, какую траву я ищу? – спросила она.
Кивнув головой, Кара-Мурза сказал:
– Говори!
И старуха сказала:
– Такой ищу я травы, которая делает любовь неизменчивой…
Покачал головой Кара-Мурза.
– Кто крепко любит, любовь того не изменчива, – сказал он…
Усмехнулась старуха, склонила голову над травами и потом опять ее подняла, на князя посмотрела.
И сам шайтан смеялся в ее глазах!
– А жена тебя, князь, крепко любит? – спросила она.
Вспыхнул Кара-Мурза и на старуху прикрикнул:
– Прикуси язык, старая ведьма!
Пожала плечами старуха, замолчала.
Потом, нагнувшись над травой, пробормотала:
– Ты веришь, князь, жене?.. Хм!.. Но скажи дома, что уедешь надолго, а сам в первую же ночь домой возвратись и к жене в спальню пройди…
– Тьфу! – плюнул Кара-Мурза в лицо старухи и прочь от нее поскакал.
По-прежнему приветлива была княгиня с мужем и страстны были ее любовные ласки, но что-то в душу князя заронилось и тревогой она была полна.
Смех старой ведьмы Хамахо он все еще слышал, и сама она перед его глазами стояла. И томимый одной мыслью, решил он ехать в дальний аул.
Коншох опечалилась, головою поникла.
– Ты уедешь, а мне тоска покою не даст, – сказала она и слезинка скатилась по ее щеке.
И, прижав к груди жену, целуя ее, спросил ее Кара-Мурза:
– По-прежнему ли ты, Коншох, любишь меня?
И в глаза ее он заглянул, но прочитать в них ничего не мог, потому что слезами наполнились они.
И, рыдая, вскричала Коншох:
– Зачем ты спрашиваешь об этом?!. Или ты уже не веришь моей любви?
И, как раненая горлица, забилась она на груди мужа.
А беззубая ведьма Хамахо стояла перед глазами князя, и злой усмешкой кривились ее тонкие губы.
И уехал в дальний аул Кара-Мурза.
Глухою ночью князь вернулся домой, и крадучись мимо спящей прислуги, в спальню к жене пробрался; высек огонь, свечу зажег и увидел в постели спящих – нагую Коншох и молодого раба, смуглого каджара (перса), которого он в последний свой набег из-под Дербента пригнал.