Кавказ
Шрифт:
Козел приносит двойную пользу: запах его прогоняет в конюшне всех вредных гадин — скорпионов, фаланг, тысяченожек. Это — польза положительная, материальная. А вот польза и в поэтическом отношении: он удаляет всех тех домовых, которые ночью входят в конюшни, заплетают гривы у лошадей, вырывают у них волосы из хвоста, ползают по их спине и заставляют их с полуночи до рассвета скакать во сне, хотя они и не двигаются с места.
Козел это эскадронный начальник — он сознает свое достоинство. Если конь начинает пить или есть прежде его, он бьет дерзкого своими рогами, и лошадь, которая знает свою вину, не пытается даже защищаться.
Говоря
Мы были свидетелями радости всего казачьего поста, когда петух, потерявший было голос, снова начал петь. Казаки собрались на совет и стали обсуждать причины этого события. Более смышленый из них сказал: «Может быть, он перестал петь потому, что скучает без кур?»
На другой день, на рассвете, все казаки отправились искать кур, и мародеры принесли трех. Не успели спустить кур на землю, как петух запел. Это доказывает, что не всегда нужно торопиться рубить голову петуху, если он перестал петь.
Глава V
Абрек
По прибытии в Щуковую я прежде всего позаботился сообщить о своем приезде полковнику — командиру поста.
Щуковая по части грязи достойная соперница Кизляра.
Я возвратился, чтобы похлопотать об обеде. Но дело было сделано. Один из наших попутчиков-офицеров, тот, который возвращался в Дербент, привез слугу-армянина, весьма искусного в приготовлении шашлыка. Он накормил нас шашлыком не только из баранины, но и из ржанок и куропаток. О вине нечего было и хлопотать, — мы привезли с собою девять бутылок. К тому же, блаженное состояние, в котором находился наш молодой поручик, доказывало, что и до нас в Щуковой не было недостатка в вине.
К концу обеда вошел полковник — это был его ответный визит.
Прежде всего мы спросили его о дороге. На расстоянии ста пятидесяти верст почтовое сообщение прервано, ибо ни один станционный смотритель не хочет, чтобы каждую ночь воровали у него лошадей и чтобы самому лишиться головы.
Полковник уверял, что местные ямщики возьмутся отвезти нас за восемнадцать или двадцать рублей, и обещал прислать их к нам сегодня же, чтобы договориться с ними об условиях.
Наш дербентский офицер укрепил нас в этой надежде: он уже начал вести переговоры о трех лошадях для своей кибитки и условился за двенадцать рублей.
Действительно, через четверть часа после ухода полковника, показались два ямщика, с которыми мы и уговорились за восемнадцать рублей, что составляет семьдесят два франка. Для переезда в тридцать миль это была очень порядочная цена, тем более порядочная, что благодаря нашему конвою, с которым ямщики могли возвратиться, их лошадям не угрожало никакой опасности.
Положившись на данное двумя щуковцами слово, мы разлеглись на скамейках и заснули так сладко, как будто бы лежали на самых мягких перинах.
Проснувшись, мы велели сказать ямщикам, чтобы те привели лошадей. Но вместо лошадей заявились сами ямщики. Эти честные люди передумали: они не соглашались уже за восемнадцать рублей, а просили двадцать, т. е. сто франков. Они ссылались на то, что ночью был сильный мороз.
Ничего так не раздражает меня, как неискусное жульничество, а это был форменный грабеж средь бела дня. Не задумываясь о будущем, я начал с того, что
— Что же нам теперь делать? — спросил Муане, когда те ушли.
— Мы сейчас отправимся смотреть прелестную вещь, которую нам не пришлось бы видеть, если бы мы не имели дела с двумя проходимцами.
— Что же это такое?
— Помните, друг мой, «Десятичасовой отпуск» нашего друга Жиро? [70]
— Помню.
— Так вот: есть на Кавказе премиленькая казацкая деревня, которая славится вежливостью и другими добрыми качествами жителей, но особенно красотой женщин, и поэтому нет ни одного офицера на Кавказе, который бы не попросил у своего начальника, по крайней мере раз в жизни, дозволения съездить туда на некоторое время.
70
Жиро Пьер-Франсуа-Эжен (1806–1881) — французский гравер и живописец, приятель Дюма.
— Не та ли это деревня, о которой нам говорил Д'Андре [71] и советовал посетить ее проездом?
— Та самая, а мы проезжаем, не повидав ее.
— Как он называл ее?
— Червленная.
— А далеко ли она отсюда?
— Вот здесь, под носом.
— Нет, в самом деле?
— В тридцати пяти верстах отсюда.
— Э, э! Почти девять миль.
— Девять миль туда, девять миль обратно — всего восемнадцать.
— Как же мы туда поедем?
71
Речь идет, вероятно, о бароне Д'Андре, который в течение многих лет был секретарем французского посольства в Петербурге. Дюма получил от него подробную информацию о России. В Государственном историческом архиве Груз. ССР мы обнаружили упоминания еще об одном Д'Андре (ф. 4, оп. 7, ед. хр. 996) — «Дело об определении дворянина Эмиля Д'Андре на службу в Эриванской губернии» (нач. 27.10.1849 г., зак. 30.9.1855). Где служил Э. Д'Андре в 1858–59 гг. и встречался ли с А. Дюма, неизвестно.
— Верхом.
— Прекрасно! Но у нас нет лошадей?
— Верховых лошадей здесь сколько угодно. Калино, объясните офицеру, приехавшему за подкреплением и провизией, что мы желаем съездить в Червленную, и вы увидите, что он отдаст в наше распоряжение все, что у него имеется.
Калино передал нашу просьбу поручику.
— Можно, — отвечал Калино, — но он ставит условие.
— Какое?
— Взять и его с собою.
— Я и сам хотел его пригласить.
— А лошади под экипажи на завтрашний день? — сказал Муане как человек предусмотрительный.
— До завтра наши ямщики еще подумают.
— Завтра они запросят тридцать рублей.
— Быть может.
— Итак?
— Итак мы будем иметь лошадей даром.
— Забавно.
— Вы можете наперед держать со мною пари.
— Едем в Червленную!
— Возьмите свой ящик с акварелью.
— А это зачем?
— Затем, что вам придется рисовать портрет.
— Кого?
— Прекрасной Авдотьи Догадихи.
— Откуда вы знаете об ее существовании?
— Я слыхивал о ней еще в Париже.