Кавказ
Шрифт:
— Это человек, давший клятву идти навстречу всем опасностям и не избегать ни одной.
— Что же ему надобно? Не хочет ли он схватиться с пятнадцатью?
— Нет. Но, вероятно, он предлагает поединок.
И действительно, к крикам: «Абрек! абрек!» он добавил еще несколько слов.
— Слышите? — спросил меня Калино.
— Слышу, однако не понимаю.
— Он вызывает одного из наших казаков на поединок.
— Передайте им, что тот из казаков, кто согласится на поединок, получит двадцать рублей.
Калино передал мои слова нашим людям.
С минуту казаки
А чеченец, гарцуя на своем коне шагах в двухстах от нас, продолжал выкрикивать: «Абрек! Абрек!»
— Черт подери! Калино, дайте-ка мой карабин, уж очень мне надоел этот детина!
— Нет-нет, бросьте, не лишайте нас любопытного зрелища. Казаки советуются, кого выставить на поединок. Они узнали чеченца — очень известный абрек. Да вот и один из наших людей.
Действительно, казак, лошадь которого была ранена в ногу, убедившись в невозможности поднять ее, пришел объясниться со мною: так в парламенте требуют позволения говорить по поводу какого-нибудь весьма приятного дела.
Казаки сами снабжают себя лошадьми и оружием; если у казака убита лошадь, начальство от имени правительства платит ему двадцать два рубля. Он теряет только рублей восемь или десять, ибо порядочная лошадь редко стоит менее тридцати рублей. Следовательно, двадцать рублей, предлагаемые мной, давали ему 10 рублей чистого барыша.
Его желание сразиться с человеком, который лишил его коня, мне показалось вполне естественным, и я всей душой был на его стороне.
А горец продолжал выделывать своим ружьем кренделя, он кружился, все более приближаясь к нам. Глаза казаков пылали огнем: они считали себя вызванными на поединок, но никто не выстрелил в неприятеля после сделанного вызова — кто решился бы на это, покрыл бы себя позором [75] .
75
Или автор выдумал от себя на досуге эту сцену, или с ним сыграли невинную шутку, имея в виду его страсть к приключениям. Как бы то ни было, это импровизированная трагедия далека от действительности.
Прим. Н. Г. Берзенова.
— Теперь ступай, — сказал казаку его конвойный начальник.
— У меня нет лошади, — отвечал казак, — кто даст мне свою?
В ответ молчание — никто не хотел видеть свою лошадь убитой, да к тому же под другим. Да заплатят ли обещанные двадцать два рубля?
Я соскочил со своего иноходца, отдал его казаку, который тотчас же оказался в седле.
Другой казак, казавшийся смышленее прочих и к которому я три-четыре раза уже обращался через Калино с вопросами, подошел ко мне и что-то сказал.
— Что он говорит? — поинтересовался я.
— Если случится несчастье с его товарищем, он просит заменить его собою.
— Мне кажется, он несколько поторопился; все-таки скажите ему, что я согласен.
Казак начал проверять оружие, словно настала его пора. Товарищ же его, отвечая гиканьем на вызов горца, поскакал к нему что есть мочи.
На полном
Оба закинули ружья за плечо. Казак выхватил шашку, а горец — кинжал.
Горец с удивительной ловкостью маневрировал лошадью, несмотря на то, что она была ранена, и кровь ручьем стекала по ее груди. Она вовсе не казалась ослабевшей: седок поддерживал ее коленами, поощряя уздой и словом.
Вдруг горец разразился бранью. Они сошлись в схватке.
Сначала мне почудилось, будто казак заколол противника. Я видел, как шашка вонзилась в спину врага — но она только продырявила его белую черкеску.
Мы увидели, как оба они вступили в рукопашную. Один из них свалился с лошади — вернее, свалилось одно только туловище; голова же… осталась в руках соперника.
Им был горец. Дико и грозно он испустил победный клич, потряс окровавленной головой и прицепил ее к своему седлу.
Уже без всадника, лошадь еще продолжала мчаться, но описав полукруг, возвратилась к нам.
Обезглавленный труп плавал в крови.
Но за торжественным возгласом горца последовал другой возглас: вызов на бой.
Я обернулся к казаку, собиравшемуся занять место своего товарища. Он преспокойно попыхивал трубкой. Кивнув, он сказал:
— Еду.
Он тоже гикнул в знак согласия.
Гарцевавший на коне горец остановился, смерив взглядом нового противника.
— Ну, ступай, — сказал я ему, — прибавлю десятку.
Казак подмигнул мне, продолжая посасывать трубку. Казалось, он жаждал вобрать в себя весь табачный дым. Жаждал задохнуться им.
Он пустил коня в галоп и, прежде чем абрек успел зарядить ружье, остановился шагах в сорока от него и прицелилися. Дымок, застлавший его лицо, заставил всех нас подумать, что с ружьем что-то стряслось.
Абрек, сочтя себя в безопасности, бросился на врага с пистолетом и выстрелил с десяти шагов.
Казак увернулся от пули, молниеносно приложил ружье к плечу и, к нашему удивлению, выпалил из него: мы и не заметили, как он перезарядил ружье.
По неловкому движению горца мы поняли, что он ранен. Выпустив узду, он, стараясь удержаться в седле, вцепился обеими руками в гриву животного. Лошадь, почуяв свободу и разъярившись от боли, понесла горца через кустарник к Тереку.
Казак кинулся вслед. Поскакали и мы. И вдруг увидели: горец начал терять равновесие и повалился на землю. Лошадь замерла над всадником.
Не зная еще, была ли то хитрость и не притворяется ли горец мертвым, казак на всякий случай объехал его на значительном расстоянии, прежде чем приблизился.
Очевидно, он старался разглядеть лицо врага, но тот как назло упал лицом к земле.
Наконец казак решил приблизиться к нему — горец не шевелился.
Казак держал пистолет наготове. В десяти шагах от чеченца он остановился, прицелился и спустил курок. Чеченец не пошевелился — пуля попала в труп.
Казак спрыгнул с лошади, шагнул вперед; потом, выхватив кинжал, склонился над мертвецом и тотчас поднялся — в руке его была голова чеченца.