Кавказские новеллы
Шрифт:
Чем труднее добывается поцелуй гордой женщины, тем больше он запоминается, порой он бывает единственным в жизни поцелуем, который несет в своем сердце мужчина. Иногда ради него он способен умереть или совершить самые трудные поступки!
Именно такое желание – поцеловать прекрасную Даму, а потом пусть даже и умереть, заставило Томаса сесть за ее спиной.
Сидела она не как воинственные простолюдинки, а грациозно спустив ноги по одну сторону седла. Он запрыгнул на горячий круп коня, а чтобы ноги не болтались без стремян, крепко сжал ими бока животного.
Серый
Сидя позади узкой женской спины, Томас не замечал, как хлестали по лицу ветви деревьев. Мысленно он возвращался к поцелую, за который отдал цену, если честно признаться, непомерно высокую. Постепенно им овладевало отчаяние, холодившее сердце.
При всей своей неопытности юноша стал рассуждать, что мужчине порой приходится расплачиваться за свое желание, вопрос лишь в том, не приносит ли оно горькое разочарование, которое может сломать его душу.
Дорога тем временем спускалась все ниже и ниже в узкое ущелье, и казалось, может привести в глубокие недра земли, где будет тесно, душно и совсем темно.
Эти мысли рождал полумрак, царивший в ущелье, воздух был холодный и тяжелый, а где-то совсем рядом оглушительно гремел и извергался бурный поток водопада…
Женщина, кем бы она ни была – королевой или прекрасной самозванкой – меж тем молча продолжала свой путь. И длилось это бесконечно долго, пока серый конь неожиданно не вырвался в пространство, залитое ослепительным светом.
Здесь всадница затрубила громко в рог, возвещая о своем прибытии, и на ее зов вышло множество народа, особенно выделялся своей благородной внешностью король, как предположил Томас.
Томас не ошибся, его Прекрасную Даму встречал царственный супруг со всем своим окружением, среди которого было много музыкантов и менестрелей, готовых с первой же музыкальной ноты начать слагать стихи и песни.
Из-за предосторожности Томас смешался с толпой простолюдинов, боясь попасть под взгляд супруга, думая, что тот мог оказаться буйным ревнивцем.
Но все оказалось выше обычной семейной обыденности, король глубоко чтил королеву, и Томас, увлекаемый своей неразделенной страстью, остался свободным невольником в этом королевстве, к которому навсегда привязал его несбывшийся Поцелуй Королевы.
Королева, одним утром посадившая на серого коня за своей спиной юношу, никогда за семь условленных лет не покинула его, а наоборот, посвящала ему почти все свое время. Она вновь и вновь поощряла в нем личность, открытую высоким чувствам и наделенную высочайшим даром поэта. Весь срок она пестовала талант своего ученика, желая направить его в нужное русло, не жалея ни своих, ни его сил.
Из всего, чему учила она Томаса, он понял, что божественный дар поэзии сопровождается непременным даром мудрости и прорицания. Это высший язык мира, который создан для общения с Богом.
Но недостаточно быть наделенным таким даром, нужно еще иметь сердце, достойное этой щедрости и умеющее страдать. Ибо умение страдать, не озлобляясь, а, облагораживая свои
Однако щедрая Королева не рассчитала своих сил и преподала Томасу так много чувств и способности их выражать, что впоследствии, наблюдая за объектом своих трудов, она осознала, что превзошла саму себя.
Вне всяких сомнений, Королева, увлекшись своим занятием, просчиталась и дала Томасу то, на что требовалась не одна жизнь, отмеренная для простого смертного. Вследствие этого Томас должен был жить несколько жизней, чтобы вычерпать свою душу до конца.
Томас жил и всякий раз торопился писать, выплескивая все скопившееся в душе – печаль одиночества и чувство любви к своему идеалу, к женщине, скорее всего к той, которая однажды навсегда увезла его сердце из Эрсилдуна.
А поэтический дар Томаса все не иссякал и, казалось, никогда не иссякнет.
Только поначалу был он столь прост, что известен лишь жителям лесов и полей. Однако со временем вся Шотландия уже говорила о нем и поклонялась ему как мудрому Поэту, наделенному божьим даром провидения.
Прозывался он теперь Лермонт-стихотворец. Умирая, он снова рождался и снова создавал поэзию, чтобы успеть сказать все, что хотел сказать.
Но всякий раз не успевал…
Юный корнет, стоявший тем вечером на реке Клязьме, снова печалился оттого, что чувствовал у себя глубоко внутри, чему не было ни объяснения, ни подтверждения в окружавшей его жизни.
Он и сам не понимал двойственности своей натуры. То был он легок и победителен во всем, остроумен и везуч в любви, то мог впасть в тоску, был мрачен и неистов в своих несбывшихся надеждах, потому был дерзок и насмешлив с другими людьми. Он страдал сам и приносил страдания всем тем, кого любил и кто любил его, хотя таких людей было не очень много. И это тоже заставляло его страдать.
Матери он лишился, когда был совсем еще мал. Но его бабушка в своей любви к нему была столь самоотверженна, что мальчик испытывал боль и тревогу за ее любящую душу. Эта душа была единственной в подлунном мире, которая была предана ему без остатка.
И еще одна двойственность жила в нем. Он очень любил свою страну, ее сказки, былины, древнюю историю. Все дворянские дети его возраста должны были свободно владеть множеством языков: европейские языки: французский, немецкий, английский – они знали от родителей и гувернеров, а древние языки: старославянский, греческий и латынь – учили в лицее.
Он вслушивался в древний язык славян, который певуче отзывался в церковных молитвах, он любил Русь и чувствовал себя глубоко русским.
Но из непостижимой глубины какая-то другая земля стучалась к нему в сердце, он слышал зов иной страны. И искал ее через своих предков, зная, что русский люд легко смешивается со всем миром, и человек, имеющий внутри персидские или испанские корни, чувствует, как что-то спасает его от березовой ностальгии и, наоборот, звук сааза или кастаньет неизбывно волнует его кровь.