Кайл Соллей
Шрифт:
– Ваша святость Михаэль, может, ты просто объяснишь? Ничего не понимаю.
Аббат засопел, воздел к небу глаза.
– Начнем с этой штуки. Покажу тебе в работе, поймешь. Вот медный прут, переплавленная очищенная медь, я добавил цинк, олово и германский фосфор, пришлось попотеть, но, клянусь кишками Римского Папы, выглядит красиво. Ярче золотого солнца. Так. Всё организовано, чтобы управился даже один человек. Гм. Я. Тут отмеряем кусок. Нужен очень точный вес. Это рубило, другого названия пока не придумал.
Михаэль продемонстрировал кованное лезвие, закрепленное к доске при помощи огромного рычага, которое одним взмахом ловко отрезало небольшой кусочек меди.
– Взвешиваем
Здоровенная болванка, подвешенная к потолку, внезапно скользнула вниз по двум смазанным направляющим и ухнула всем своим весом, вложив удар в меленькую медную чушку.
Аббат извлёк и показал, как он это назвал – заготовку. Медный диск, почему-то теплый, ровный и гладкий, без всяких отметин, немного покрытый кузнечным маслом, вероятно, от стальных форм.
– Теперь кладем заготовку во второй пресс, я называю его «колдун». Это самое сложное и важное.
Он принялся повторять манипуляции со второй конструкцией, крутя вращающийся диск наподобие механизма подъема крепостного моста, вверх уходила ещё одна громоздкая фиговина, на таких же блестящих от смазки направляющих.
– Формуем! – негромко крикнул Михаэль и каким-то рычагом резко отпустил фиксатор груза колдуна.
Ощутимо бухнуло. Снова манипуляции. Мне на ладонь легла теплая круглая…
Монета. Это была монета. Медная, круглая, чёткая, блестящая, нахально смотрела рисунком, крестами. Деньё или денье. Небольшой местный денежный номинал.
– Как ты это сделал? – насупился я, злясь на собственную тупость.
– Могу ещё раз показать. Это называется метод холодной ковки, своими глазами впервые вижу, а тем более делаю. Для двусторонней формы, из высокоуглеродной закаленной стали, мне понадобилось сорок две, ты себе не представляешь – сорок мать его две попытки. Я взял за основу Турский медный деньё. Но у меня получается ровнее и красивее. Бьюсь об заклад, я делаю технологию лучше и чище, чем вонючие туринцы. Сначала идеальное сырье, потом – вес, стандартная постоянная масса, и отличная форма. Механизация, порядок и чистота. Они свою монету льют, потом вручную полируют и доводят, уходит куча времени и сил, но всё равно они не всегда ровные и красивые. Мои – эталонно красивы, как сочные легурийские девки на выданье!
– Как это называется?
– Фальшивомонетничество!
– с восторгом ответил аббат.
– Нынче любой дурак может печатать свою монету. Особенно если у тебя есть серебро или что получше. Правда, ценить такую не станут. А вот печатать чужую уважаемую монету – вызов её владельцу. Преступление, если он когда-либо узнает.
– Давай угадаю. Наказание - колесование, поочередное отрубание всех конечностей?
– Нет! Заливают в глотку расплавленный свинец. Могут выбрать что поэкзотичнее. Но, обычно так. Всё здесь и мы с тобой – преступление против закона.
– Ты сейчас про тот закон, которым прикрываются родственнички Фарлонгов, когда орут на всех углах что я этих упырей беззаконно убил? Или тот закон, который придумали короли и герцоги, чтобы грабить соседей, а не получится, то хотя бы своих крестьян? Или тот закон, по которому церковь желает получать десятую часть дохода каждого верующего, иначе ему не светит попасть в рай, а сама на эти деньги нанимает язычников-нордов для наказания упрямых восточных
– Не кипятись. Расскажи, как семейные дела. И удалось ли переспать с той глазастой нордской девкой?
– Иди нахрен.
– Ну, Кайл?
– Нахрен говорю иди.
– Ну, с кем ты о таком поговоришь?
Аббат ловко уселся на высокий стол и принялся беззаботно помахивать ногами, взбивая подол уже слегка потёртого подрясника. Он был, как ни крути единственный кроме отца, кто знал обо мне нечто вроде правды. Ему было почти тридцать лет, половина которых прожиты в скитаниях, а я со своими номинальными семнадцатью вступил во взрослую жизнь. Мои сверстники вовсю женились и рожали детей уже не по одному. Хотя, конечно, крестьяне начинали семейную жизнь много раньше, на что сеньоры и церковь смотрела вполне благосклонно. И всё же тема отношения полов и секса для меня была слишком тонкой. Я же не бесчувственная скотина какая-то. Во мне бушевало смятение, и восторг, страх и жгучее пламя желаний. Наверное, он один, с кем я мог об этом поговорить. Близкий друг. Хотя и проживал день за днем среди людей, не покидало чувство одиночества. И окажись рядом другой десантник, ничего бы не поменялось. Может быть, все люди испытывают одиночество?
Облизнул губы.
– Есть чем горло промочить?
– Конечно, - Михаэль ловко протянул руку куда-то в сторону остывшей печи, вытащил за ручку кувшин, явно не с водой, поставил, потянулся за глиняными стаканами.
– Ты понимаешь, только не смейся. Двадцать восемь вдов… как ты и предупреждал. Та молодая девушка, не баба, не девка, а девушка. Зовут её Солвейг, она не то, чтобы ходила вокруг да около, она просто в лоб меня атаковала. Клянусь, я пеший с гвоздем в руке могу завалить скачущего конника-катафрактария. А здесь. Дал им землю, возле реки, всем дал и помногу, им в голову взбрело что это непременно должны быть болота, дескать мать-богиня оживляет природу и, если они тоже смогут, это даст силу их потомкам на десять поколений. Земля отличная, жирная, это даже и не совсем болота. Дал. Сам колья межевые забивал. Чтобы повод пропал. Чтоб перестала. Она не отстаёт. Скоро узнает, что я в городе. Хоть прячься.
– Что, не понравилась?
– Понравилась. Красивая. Но только неправильно всё это. Отстань, больше не буду об этом говорить, сам не могу объяснить, просто чувствую, что так быть не должно.
Молча чокнулись. Выпили. Кислятина такая, что на затылке зашевелились волосы.
– Бургундское пино?
– Оно. Ты начинаешь разбираться. Дома есть ещё епископ.
– Какой епископ? Начальник из твоей гильдии церковников?
– Окстись. Подальше от Рима, подальше от дыбы. Хватит того, что имел слабость пустить себе под крышу грёбанных генуэзцев и целую неделю сам дома не бываю, чтобы не вынюхали во мне легурийца и не испортили мне испанскую легенду. Нет, епископ это когда берешь вино, лучше красное, слегка подогреваешь, добавляешь немного корицы, трав и сарацинского сахара чтобы растворилось и вышла не такая уж тошлятина. Меня святые братья из Аббатства святого Гвеноле научили.
– Знаю таких. Книги у них читал. Подружился?
– Приплывали, пообщались, я для них августинец, из другого ордена, но тоже вроде за человека сойду. Подарил им инструментов, гвоздей, мелочёвки, они мне вина и козьего сыра. Я его генуэзцам скармливаю понемногу. Усидчивые черти, терпеливые. Давай вернемся к монетам.
– Давай, – я допил стакан, вернул аббату, использую эту паузу, чтобы подумать. – Что ты хочешь от меня услышать?
– Одобрение. Похвалу и гордость. Ну и вообще, это серьезное решение наших финансовых проблем.