Казак Дикун
Шрифт:
отступить от рубежного пункта на шестнадцать верст. По мнению верхов, это балансировало земельную площадь черноморцев в установленных размерах и несколько сокращало протяженность охраняемой кордонной линии.
В субботу утром 16 июня депутаты заинтересованных сторон в соответствии с полученными указаниями направились по прямой вдоль берега Кубани. Отмерив по течению реки положенное число верст и двести саженей вправо от берегового спуска, в месте, где ныне стоит железнодорожный разъезд Редутский, они оказались рядом с высоким курганом, поросшим буйной зеленью. Взобравшись на его вершину и оглядев
— Потрясающая красота!
А кто-то из офицеров Черноморского войска заметил:
— И цена ей очень высокая.
Затем добавил:
— Вот здесь и надо ставить межевые столбы.
Такой столб гости привезли с собой, черноморцы —
не успели изготовить. Гостевой столб представлял собой шестиаршинный брус с гербом Кавказского наместничества. Солдаты охраны быстро отрыли глубокую яму и, поднатужившись, ловко опустили в нее межевой знак, накрепко утрамбовав вокруг него землю. От свежестру- ганного деревянного бруса далеко заструились отсветы яркого летнего солнца. Свой такой межевой знак черноморцы поставили чуть позднее.
Июнь истекал. Головатый торопил таманских начальников со строительством гавани своего имени, известив их о том, что в Бугаз через лесмейстера капитана Гелды- ша на указанные цели отпущены 4000 деревьев. По большей части — из лесосек дружественных черкесских князей. От капитана Данильченко он требовал немедленной присылки баркасов в Копыл для загрузки их строительными лесоматериалами. По поводу столь неуемной энергии войскового судьи Федор Дикун как-то сказал друзьям:
— И не подумаешь, что ему за шестьдесят. Грузный дед, а носится, как ветер.
Накануне дня святых мучеников Бориса и Глеба — 25 июля Федор стал свидетелем торжественной отправки с Тамани в Екатеринодар водным путем особо чтимого груза — церковных колоколов, доставленных из Херсона для
водружения на войсковой церкви, построенной с его участием. На ней были временные, слабосильные колокола. А теперь церковь обретала могутный глас: в Екатеринодар по Черному морю, Керченскому проливу и реке Кубани доставлялось два колокола, один весом 440 пудов, другой — 120 пудов.
Эпопея отливки и доставки этих и других колоколов сама по себе составляла увлекательную историю. В ходе последней войны с турками суворовские армии и 12–ты- сячное войско черноморцев захватили у неприятеля немало трофеев, в том числе полевые и морские орудия. Два года назад, еще до переселения, войсковое правительство организовало доставку медных трофейных пушек общим весом 884 пуда из Березани в Херсон. Важное поручение выполнял один из самых уважаемых и опытных старшин Захарий Евстафьевич Сутыка со своими подчиненными старшинами и казаками. Из 16 пушек и одной мортиры требовалось отлить девять звонов. Дело осложнилось нехваткой олова. Его пришлось покупать в Харькове во время зимней ярмарки из расчета на пуд меди шесть фунтов олова. Препятствия были преодолены, и вот четыре колокола — два для Таманской и два для Екатеринодарской церквей — были изготовлены. На их опробовании присутствовал А. В. Суворов. Граф даже слезу смахнул со щеки:
— Только такие звоны и достойны казаков.
Херсонское начальство занарядило плоскодонное
— Эй там, на причале! Принимайте колокольные звоны!
Кричать ему больше не понадобилось. Народ толпой
повалил к Богоявленской пристани. Тут же и распоряжение Головатого подоспело: тянуть колокола вместе с бай
дами посуху, до самой церкви. При наблюдении Головатого и Порохни ликующие казаки взялись за веревки и вскоре, после коротких передышек, преодолели с колоколами около версты, придвинув их к самой церкви.
Всеобщее внимание привлек 440–пудовый великан. На нем выделялись крупные литеры, обозначавшие, в честь кого он отлит: матушки Екатерины II и черноморских бать- ков — с датой изготовления 10 октября 1793 года.
В тот же день колокола были подняты в подклетье церкви и подвешены к мощным дубовым балкам, откуда и раздался их благовест на всю округу. С молитвой и благоговением внимал казачий люд сотворенному в Херсоне многоголосому чуду, а все закубанское понизовье, примыкавшее к Екатеринодару, прислушивалось к нему с удивлением и опаской.
Во всех подробностях о дне 25 июля в Екатеринодаре Федору Дикуну поведал Никифор Чечик, через неделю приезжавший в Фанагорию по своим почтовым делам. Он заглянул к другу в землянку, где тот проживал у самой строящейся гавани. Как всегда, друзья обсуждали массу новостей. Кроме колокольной эпопеи в Екатеринодаре Никифор затронул в разговоре и другие события. Он рассказывал:
— В последнее время между нашим войсковым правительством и анапским трехбунчужным пашой Сеидом Мустафой идет большая переписка. Об этом мне знакомые курьеры шепнули. Не нравится паше, что черноморцы оказали помощь натухайцам и бжедухам в отражении карательной экспедиции абадзехских богачей и в их разгроме, недоволен он тем, что у нас установились хорошие отношения с черкесскими князьями Батыр — Гиреем, Аслан — Гиреем, Ахметом Калабатовым, которые, как написал судья Головатый, для черноморцев делаются добрыми соседями.
— Турку не по душе, — подтвердил Федор, — что этим и другим князьям разрешено даже скот выпасать на войсковых землях, что они отпускают казакам лес без его разрешения.
— Верно подметил, — согласно кивнув головой, сказал Никифор. — К туркам в Анапу удрало несколько черноморцев. Головатый Мустафе шлет официальное письмо об их возврате, а тот с издевочкой отвечает: дескать, они уже приняли магометанскую веру и стали правоверными му
сульманами, султан не позволит их отдавать в Россию. А под конец паша свой совет подбросил: мол, вы дайте своим казакам указание, чтобы впредь не перебегали на нашу сторону.