Казак Дикун

Павлов Алексей Михайлович

По возвращении в Екатеринодар Федор заглянул в войсковую канцелярию, чтобы заполучить ордер к выезду на строительство Бугазской гавани.

Писарчуки творили свое бумажное дело. Один из них в тот момент подшивал в папку большой лист веленевой бумаги, возвращенной от судьи.

— Глянь сюда, — не обращая внимания на стоящего поблизу Федора, пригласил он к себе своего напарника. — Из Константинополя какой-то Евгений Слепов накатал письмо судье Головатому. Будто там он оказался случайно. Напоминает, что он по квитанции сдал генералу М. И. Кутузову захваченные в Измаиле казаками пушки и морские якоря, ему, мол, за заслуги причитается

треть их стоимости. Как ты думаешь, дадут столько?

— А кто его знает, — неопределенно буркнул лохматый канцелярист, уткнувшись в писанину.

Дождавшись Кордовского, Федор высказал ему свою просьбу. Тот повертел в руках инкрустированную трость, недовольно, с пренебрежением принялся отчитывать:

— Почему самочином обращаешься? Кто разрешил?

Дикун сослаться ни на кого не мог, он не испрашивал

разрешения ни у куренного атамана, ни у своего старшины по строительной команде.

— А что, самому за себя разве не можно просить? — сдерживаясь от возмущения, спросил Федор.

— Нельзя, — отрывисто, с непримиримой интонацией отрубил Кордовский. — Не рушь порядок и не мешай работать. Пусть ходатайствует за тебя твой начальник команды.

А тот, когда к нему обратился Федор, сделал удивленное лицо и напрочь отказал в удовлетворении его желания:

— Да ты в своем уме, парень? Куда я тебя отпущу? Приказано бросить все силы на достройку войсковой церкви. Не зря же полковник Чернышев из Санкт — Петербурга привез три тысячи рублей, дарованные матушкой — ца- рицей. И наша команда сюда занаряжена.

Вместе с наиболее сильными молодыми казаками и наемными рабочими Дикун трудился на распиловке могутных кряжей, доставленных сплавом по Кубани из Кавказского наместничества и заготовленных в ближайших лесах. Пильщики работали попарно, меняясь периодически местами: один на подмостях сверху, другой — на земле снизу. Длинное полотно пилы под их плавными усилиями то и знай двигалось со звонким «вжик», «вжик», расплас- товывая бревна на доски нужных размеров. Доски некоторое время выдерживались на просушке, а затем пускались в дело. Этим занимались мастера более высокого класса. Почти ежедневно церковную стройку навещал войсковой протоиерей Роман Порохня, наведывались сюда Чепега и Головатый. Их посещения вызывали очередное взвинчивание не столько темпов работ, сколько нервов мастеров и рядовых трудяг.

В те дни в Екатеринодаре по вызову атамана побывал землемер Екатеринославского наместничества Стамбулов. Шишка невеликая, всего прапорщик, а принимался он в войске по особому разряду, как личный представитель генерал — губернатора Карла Ивановича Таблица. Поскольку войсковой град обрел свой официальный статут, понадобилось произвести его планировку и размежевание улиц, разметить его перспективу развития на ближайшее будущее. Стамбулов не обременял себя детальной съемкой местности, работой на натуре. Он лишь обозначил межевание на карте, которую и преподнес атаману.

Неграмотный Чепега, мало чего смыслящий в чертежах, привлек к прочтению карты войскового писаря Кот- ляревского. Последний, повертев карту так и эдак, откровенно доложил:

— Как теперь сии закорючки в натуре соблюсти — ума не приложишь.

Расстроенный кошевой атаман отпустил Стамбулова восвояси с прозрачно изложенной цидулей: «он кончил сие межевание… по неимению в нем надобности при сем посылаю обратно». А мнительный Котляревский из-за планировочных неувязок «прежестоко

заболел». Несколько

позднее он даже запросился в отставку и его обязанности какое-то время исполнял капитан Комаров, пока батько Чепега вновь не вручил Котляревскому бразды канцелярского правления.

Где-то в середине 1794 года, в самую зеленую летнюю пору, с Тамани из очередного почтового рейса возвратился Никифор Чечик. Прокаленный южным солнцем, с выгоревшими до белизны русыми волосами и шоколадно жарким лицом, дикунов дружок наскоро управился на почтовой станции с несложными формальностями по передаче смотрителю лошадей и повозки, доставленной корреспонденции и посылок, умылся, причесался и покинул служебную землянку, подавшись прямым ходом к Федору, по которому соскучился, как по родному брату. Не виделись они недели три, если не больше. У того и у другого накопилось немало новостей. Обычная земная жизнь занимала парней; что оказывалось в их поле зрения — надолго западало в юные души. Свое войско Черноморское хлопцы любили и обожали, все в нем происходившее — камертоном отзывалось в их сознании и поступках. Очень часто, когда речь возникала о том или ином человеке — Федор и Никифор уже имели о нем представление.

Никифор рассказал о своих последних поездках с почтой по тракту Екатеринодар — Тамань, несколько штришков присовокупил по работе других почтовых станций, особенно на Ейском, Кущевском и Усть — Лабинском направлениях. Всего действовали уже двадцать почтовых станций, так что кубанская степь огласилась колокольцами почтовых троек от края и до края, это как бы вдохнуло жизненный эликсир во все окружающее пространство.

С изрядной долей юмора Никифор повествовал о случайной встрече вблизи Ахтаниза с феодосийским преосвященным церковнослужителем. В среду 3 мая с небольшой задержкой выехав из Тамани, он, дабы наверстать упущенное время, усердно погонял своих карих да каурых. Его возок с почтой уже приближался к лиману, где продолжалось извержение грязевого вулкана, «пламенем горящего» и «землю изрыгающего». Для Никифора он никакой диковинки не представлял (успел насмотреться), оттого он не сбавлял скорость движения. А тут откуда ни возьмись впереди замаячил целый кортеж фаэтонов и верховых всадников. Ему бы спросить у поезжан: какую персону и куда сопровождаете да притормозиться чуток, а он —

сразу ударился в обгон, за собой пыль волоча. Путевой маневр почтовика немедленно вызвал бурную реакцию встречных — поперечных.

— Стой, сукин сын! — обгоняя Никифора с группой старшин и казаков, заорал на него осанистый есаул, остановив коня посреди дороги. — Не видишь, его преосвященство едет, и ты не должен заступать ему путь.

— У меня почта, — огрызнулся было Никифор.

— Я тебе покажу почту, — рассвирепел есаул, выхватывая из-под жупана плеть и намереваясь огреть ею непослушного. — Он еще оговариваться тут будет.

Из открытого оконца фаэтона выглянула в высоком клобуке голова священника с окладистой бородой и серебряным крестом на груди. В отличие от грозного есаула преосвященный мягко и укоризненно произнес:

— Ну зачем так, дети мои? Надо добром разрешать любой спор.

Есаул опустил плетку, а Никифор с благодарностью уставился на священника — миротворца. С его языка чуть не сорвалось крамольное: «Спасибо, дедушка!» В миг Никифор осознал губительность такого обращения, внятно сказал:

— Прошу извинения, батюшка, торопился с почтой.