Казак Дикун
Шрифт:
— Езжай, езжай, милый, — услышал в ответ.
Чубатые спутники священника отпустили почтаря без
мордобоя. Вскоре весь кортеж свернул в сторону и направился к вулкану. Любопытный священник долго созерцал чудо природы, истово творил молитвы. Издали наблюдая за его священнодействиями, Никифор не преминул шут- кануть:
— Помолись, отец святой, и за меня, грешного.
Чечиковский финал Федор дополнил складной присказкой:
— Попова молитва — не ратная битва. Тем хороша, что не пропадет душа.
Спустя несколько дней Черноморию всколыхнуло
— У нас людей не хватает на охрану границы, — сетовал войсковой судья. — Много больных, отпущенных на заработки, более пятисот израненных и увечных ветеранов войн, а тут требуют тысячу казаков отправить за тридевять земель.
— И некому жаловаться, — поддержал старого друга Захарий Алексеевич. — Но полки все-таки снаряжать придется.
По всей Кубани и Тамани развернулась мобилизация строевых казаков. Войсковое правительство определило жесткий регламент подготовки к походу. Норма зачисления в полки устанавливалась: с одиноких — по одному человеку, с семейных — по два, то есть людей подгребали под метелку. Да еще с требованием: иметь при себе исправную лошадь, амуницию, одежду. На сборные пункты являться не в каких-нибудь сермягах, а в бурках, с башлыками, при саблях и пиках и с 15–дневным запасом провианта. В дальнейшем продовольственное снабжение обещалось через провиантские магазины. Изымая из войска большой воинский контингент, Санкт — Петербург одновременно предписывал не ослаблять кордонную службу, за рубежами Черномории «смотреть наикрепко».
Когда Васюринский куренной атаман Яким Кравченко вызвал к себе Федора Дикуна, чтобы захомутать его в поход, тот с чистосердечной искренностью заявил:
— Я готов отправиться хоть сию минуту. Мне уже надоело махать топором и шуровать тяжеленной пилой. Но у меня нет ни коня, ни снаряжения.
— Так купи, — повысил голос казацкий ветеран, начинавший воинскую службу еще в Запорожской Сечи.
Левая седая бровь атамана дернулась кверху, он пристально сверлил стариковским взглядом молодика. Федор же ему ответил вопросом:
— А за что купить-то?
— За деньги, — отрезал Кравченко. — Небось уже много заработал.
Лишь позднее Кравченко убедился, что Федор не врет. У него действительно денег хватило бы лишь на приобретение пики, башлыка да новых сапог. О лошади и седле он только мечтал.
— Скудны же твои финансы, — отходчиво резюмировал куренной батько, выдерживавший немалый нажим сверху по мобилизации людей.
Он милостиво разрешил:
— Ладно. Продолжай строить церковь, пока ее не освятим.
И Федор снова с засученными рукавами до седьмого пота вкалывал на церковной стройке. И опять он, как все строители, довольствовался мизерной платой, ибо считалось, что именно того и
— Похоже, что это не последний большой поход, — услышал он от одногодков проницательную догадку. — Очередной какой-нибудь маршрут и тебя не минует.
Черноморцы уходили в направлении реки Дона, Мариуполя, Берислава, Ольвиополя и дальше — до самой Польши, чтобы оставить там по себе двоякую память — и как о храбрых воинах, и как о верных пособниках укрепления русского царизма. У поляков сохранилась национальная обида, заслонявшая объективную данность того времени: не приди в Речь Посполитую русские, там запросто и повсеместно утвердилась бы Австро — Венгерская монархия и другие государства, охочие до захвата польских земель. Забывалось существенное: главным виновником была необузданная польская шляхта, которая даже своего короля не признавала, разложила все общество.
Зато уж ровно через месяц — 14 июля Дикун сполна насладился созерцанием другого важного события — открытия новой войсковой церкви Покрова Богородицы, к возведению которой он приложил свое старание.
С утра весь церковный клир и казачья старшина во главе с протоиереем Романом Порохней и войсковым судьей Антоном Головатым, членами правительства, куренными атаманами в праздничных облачениях и воинских нарядах сгрудились на крепостной площади возле трехглавой, пахнущей свежим деревом и лаком, сравнительно невысокой, в три прогона церкви, призванной на долгие годы играть заметную роль в духовной жизни черноморцев.
И народ прибывал дружно. В многолюдной толпе Фе
дор заметил земляка — васюринца Семена Дубовского, тот тоже легко отыскал его своим взором среди екатерино- дарцев и первым пошел ему навстречу.
— Ну здравствуй, строитель, — подал узловатую крепкую руку Дубовской, светло улыбаясь и поправляя на свитке сбившийся набок шелковый пояс. — Большой тебе привет от Кодашей.
Дикун слегка стушевался, как-то скороговоркой произнес:
— Здравствуйте, дядя Семен. За приветы — спасибо. А строитель-то я еще начинающий. Мне много учиться надо.
— Научишься, — убежденно ободрил его Дубовской.
К ним подошли знакомые казаки, завязался общий разговор. Затем он быстро прервался. Началось самое важное. По крепостному спуску к реке Кубани с вместительной медной чашей в руках двинулась внушительная группа служителей православной веры, которая спустя несколько минут, зачерпнув воду в реке и сотворив над ней молитву, возвратилась к новому господнему храму. Приняв чашу со святой водой, Порохня стал медленно обходить вокруг церкви, окропляя ее углы и стены драгоценной кубанской влагой, капли которой под лучами жаркого июльского солнца будто серебряные блестки мерцали перед собравшимися черноморцами.