Казанова

Журек Ежи

Один не в счет? Это мы еще посмотрим. Понадобится вытаскивать шута из-под кровати или сам вылезет, если Катай его уговорит позабавиться вместе с ними? Не важно. Все равно придется его оглушить и связать. А между делом можно будет взглянуть в монаршьи очи, убедиться, что они затягиваются пеленой беспамятства. И на ее искаженное страстью личико посмотреть и всадить в ротик кляп, какой ей вряд ли когда-либо доводилось пробовать: грязную половую тряпку. Только хватит ли сил поднять этого верзилу? Джакомо напряг мышцы, будто проверяя, справится ли. Должен справиться. Другого выхода нет.

Лай внезапно умолк; в конце аллеи стоял очередной пес. Уже не такое собачье отребье, как предыдущий.

Бдительно вытянутая вперед треугольная голова охотника, а не жертвы; хвост опущен, но не от страха — собака полна решимости. Могучий, видно, когда-то был кобель, да и сейчас огромные лапы и широкая грудная клетка внушали уважение. Посол от восхищения зацокал языком.

— Ну, быстрее. Давай!

Казанова отвернулся. Бессмысленная жестокость этой забавы сбила его с толку. Как с таким монстром завести разговор?! Может, лучше отказаться от своей затеи, пальнуть для вида куда попало и под любым предлогом распрощаться? Только разве сейчас придумаешь благовидный предлог? Да и второй такой случай вряд ли представится. Завтра, даст Бог, он будет далеко отсюда. По дороге подбросит в условленной место оглушенного и связанного болвана, шута, прикидывающегося Станиславом Августом, лжекороля с огромными ножищами, которые столь бесцеремонно по нему прошлись. Они, конечно, не сразу сообразят, что в руках у них синица, а не журавль. Прежде чем разберутся, он, Казанова, будет уже возле прусской границы. Надо только добыть хорошую лошадь. А первым делом коляску, но за этим дело не станет.

— Давай!

Плечистый солдат раскидал жердью кровавые ошметки. Пес двинулся вперед, но не помчался, как оголодавший безумец, кратчайшим путем к цели. Чуя опасность, ставил лапы на землю осторожно, точно ступал по тончайшему шелку, а когда уже, казалось, прямиком устремился к своей погибели, под пулю мясника в генеральском мундире, внезапно повернул и нырнул в обрамляющий аллейку густой кустарник. Бурая спина с минуту мелькала среди веток, потом исчезла, потом снова появилась, уже дальше. Репнин выругался, перегнулся через балюстраду. Достаточно было меткого пинка в могучую задницу, и на свете стало бы одним негодяем меньше. Наверняка зад бы перевесил, и посол врезался лбом в мраморные ступени. Но нет. Чтобы спастись, нужно вести себя, как этот пес: умно, хитро, изворотливо.

Итак, не по тракту, а кустами, полями, лесом. Вперед, вбок, назад. Мелькать то там, то сям. Кружить, петлять, заметать следы. То мчаться опрометью, то затаиться в каком-нибудь укромном месте. И не во Вроцлав держать путь, нет. В Гданьск. Пускай сколько влезет размахивают своими пугачами, обшаривают взглядом кусты, сыплют проклятиями и перегибаются через балюстраду. Как только он отсюда вырвется, ищи, ветра в поле.

Пес, преследуемый криками невидимой с террасы прислуги, снова выглянул из кустов. Он уже приблизился к цели, но чтобы ее достичь, чтобы вцепиться в кровавую сладостную добычу, оставалось преодолеть еще с дюжину метров открытого пространства — покрытую гравием площадку, на которую его предшественник выехал на развороченном брюхе. Произошло чудо, а может, это был заученный маневр: пес отскочил назад, но тотчас резко повернул обратно и зигзагами, прыгая из стороны в сторону, помчался вперед.

Ехать он будет только ночью. Днем отоспится в укрытии. Собьет с толку погоню. Лучше жить, как сова, чем вовсе не жить. Любая нора предпочтительнее, чем открытая местность.

Пес припал к земле одновременно со вспышкой, пуля пролетела над ним, сшибая ветки, и исчезла в кустах на противоположной стороне аллеи. И тут боец показал, на что он способен. Сильно оттолкнулся, разбрасывая гравий, и огромными скачками устремился вперед. Он уже не

петлял, не прижимался к земле, спасаясь от пули. Казалось, понимал, что второго выстрела не будет, пока он не схватит добычу. А может быть, знал, сколько времени уйдет на перезарядку ружья, может, его приучали охотиться и он инстинктивно чуял, сколько продлится перерыв после промаха. И потому свободно, смело мчался к цели, движимый силой всех своих мышц и желанием выжить, почти летел, едва касаясь земли.

Пресвятая Дева! Вот так вестись, так взвиваться в воздух! Быть дворовым псом, жеребцом, самой ничтожной птицей! Ни минуты больше здесь не оставаться!

Еще пятнадцать метров, еще десять… Посол протянул руку за вторым ружьем. Прицелился, и через мгновение пес на всем бегу с воем уткнулся мордой в землю. Кровавая свинья, живодер. Казанова отступил назад, чтобы не видеть, что станут делать с изувеченными останками. От волнения и омерзения он весь взмок. Смерть. Так выглядит смерть. Знает ли хоть этот палач, что он не собаку убил, а жизнь, истинный Божий дар, подлинную красоту, чудо природы. Варвар, скотина!

Граф Репнин обернулся, словно услышав эти беззвучные оскорбления. Насмешливо посмотрел на Казанову:

— Представляю, что вы сейчас думаете. Азиат, варвар, граф-кровопийца. Ну, ну, не отрицайте. Репертуар знакомый. Я знаю, что обо мне говорят. Хотя бы в этом можно верить фискалам. Полячишки — сентиментальный народ, но ничуть не менее жестокий, чем любой другой. Нам они ничего не прощают.

Соберись с духом, махни пренебрежительно рукой, сотри с лица нормальные человеческие чувства — пусть останутся только равнодушие и язвительность. Сейчас все решится. Ты поймешь, что тебе суждено: жизнь или смерть.

— Знаете, их предыдущий король, саксонский дуболом, презиравший свой народ куда больше, чем мы, целыми днями так развлекался. Даже во двор выходить ему было лень: сидел в кресле и из окна щелкал этих скотин. Поляки считают его великим правителем, хотя он, по сути, ничем больше не занимался. Но не был русским: здесь это само по себе достоинство.

Теперь граф казался почти добродушным, только насмешливый взгляд заставлял держаться начеку. И наново заряженное ружье в руке. Неужели еще не надоело?

— Я, по крайней мере, даю им шанс. Все равно бы подохли с голоду под забором. А тут — если победят, если отличатся — получат в награду приличную кость и жизнь в придачу. Скажем, — Репнин опять небрежно махнул прислуге рукой, — до следующего раза.

Значит, не надоело. Эта свинья в генеральском мундире откровенно над ним издевается: отлично ведь знает, что он, Казанова, сам мечется между костью и ружейным дулом. Как эти несчастные псины. До следующего раза… Не будет следующего раза. Он не бросится за кровавым куском, нырнет в кусты, только его и видели. А на прощание отколет такой номер, что его надолго запомнят. Так отличится, что они подавятся этой своей костью.

— Вы француз?

— Нет, венецианец.

Прекрасно знает, кто он, но приятно лишний раз подчеркнуть, что Джакомо Казанова — никто. Бесхозная дворняга!

— Венеция — маленький, но богатый и гордый край.

Он рискует. Заговорил без разрешения. Поддался эмоциям. Ошибка. Генеральский глаз сверкнул не так добродушно, как минуту назад.

— Вы, южане, тоже сентиментальный народ. Еще почище здешнего.

Может, и ошибка. Но что делать? Позволить безнаказанно себя оскорблять? Это же проверка. Он должен проявить твердость, если хочет остаться в живых. Да и лучше молоть языком, чем блевать от омерзения. Нельзя дольше медлить. Он скажет то, что собирался сказать, желает того граф или не желает. Ведь для них это гораздо важнее, чем для него. Ведь…