Каждый умирает в одиночку

Чейз Джеймс Хедли

— Да. Возможно, я видела там все, что можно было увидеть, но лучше перестраховаться. Тебе надо переодеться. — Она села и спустила ноги на пол. — Ты видел Барклея?

— Видел, но там ничего нет. У него есть алиби на время убийства. Теперь моя единственная надежда — это Анита Серф.

— Ну, возможно, ты найдешь ее сегодня. Иди и переодевайся.

Я так и сделал. Пока я поправлял галстук, мисс Болас отворила дверь в спальню и прислонилась к дверному косяку.

— У тебя есть пистолет? — спросила она.

Я обернулся и недоуменно уставился на нее, затем помотал головой:

— Ты думаешь, он

мне потребуется?

— Возможно. Там были какие-то крепкие парни. Я полагаю, они все еще там. Это зависит от того, ищешь ты проблем или нет. Если да — тебе потребуется пистолет.

— Я никогда не ищу проблем, помимо этого, я не владею пистолетом. Что это за заведение? Я слышал, что это роскошный ночной клуб.

— Так оно и есть, но там играют в очень азартные игры, и каждый член должен ручаться за своего гостя. Баннистер — неподатливый человек. У него есть пара мускулистых ребят, чтобы позаботиться о людях, сующих нос в чужие дела. Я просто предупреждаю тебя. Ты не сможешь делать там все, что захочешь.

— Что ж, я всегда могу попробовать, — произнес я и прошелся щеткой по волосам.

Я подсчитал свою наличность, сунул в карман мелкие монеты и решил, что готов.

— Поехали. Я тебе говорил, что ты выглядишь достаточно хорошо, чтобы тебя съесть?

— Это лучшее, что ты можешь? — спросила она и взглянула на меня из-под бровей.

— Почему, нет. Я пока не пытался. — Я пододвинулся поближе. — Ты хочешь, чтобы я попробовал?

Она приподняла свои элегантные плечики и отодвинулась:

— После дождичка в четверг.

Я наблюдал за тем, как она прошла через гостиную на веранду. Не знаю, когда эта комната выглядела более очаровательной. Я выключил свет и последовал за ней вниз по дорожке к автомобилю.

Пока она усаживалась рядом, я сказал:

— Этим утром в доме Барклея был Цезарь Миллс. По-моему, он что-то искал.

Она наклонила голову, и я почувствовал, что она напряглась.

— Меня не интересует Цезарь Миллс, — прохладно просветила меня она.

— Может, нет, но у меня такое чувство, что ты знаешь о нем гораздо больше, чем сказала мне. Как насчет того, чтобы рассказать о нем поподробнее?

Она достала из сумочки портсигар, неотрывно глядя на пятно света от фар машины.

— Я не собираюсь рассказывать о Миллсе. Я сказала тебе — он меня не интересует.

— Мне казалось, что я и ты планировали свести с ним счеты. Разве не из-за этого ты присоединилась ко мне?

— Нет, не из-за этого. Мне не потребуется твоя помощь или чья-нибудь еще, чтобы рассчитаться даже с Миллсом. Я могу разделаться с этой маленькой крысой в любое время, когда захочу.

— Что ж, хорошо, если мы не будем говорить о Миллсе, давай поговорим о тебе.

Я вырулил на Орчид-бульвар и утопил педаль газа:

— Что скрывается за знойным взглядом твоих глаз?

Она сделала беспокойное движение, поерзав на сиденье, но ничего не ответила.

— Не будь такой упрямой, — сказал я, бросая взгляд на призрачное очертание ее опущенного подбородка. — Расскажи о себе. Я сгораю от любопытства. Ты возникаешь из ниоткуда, сходишься со мной так, словно знаешь меня всю свою жизнь, и влезаешь в то, что, как ты говоришь, не имеет никакого отношения к тебе. Что лежит за всем этим? Кто ты?

— Это легко. — Она рассмеялась коротким,

холодным смехом. — Я никто. Единственная вещь, которая очаровательна во мне, так это то, как я выгляжу. Все остальное родом из мусорного ведра. Я воспитывалась в суровых условиях, и, когда я говорю «в суровых», я имею в виду по-настоящему суровых. Мой отец работал билетером на входе в театр «Геити» в Нью-Йорке. Он зарабатывал около десяти долларов в неделю. Когда я стала достаточно взрослой, чтобы бросить школу, а мне было двенадцать, когда я это сделала, я стала ходить вдоль очереди и продавать билеты. Это превосходное место для того, чтобы тебе прищемили ногу, или для парня, который дает тебе десять центов, чтобы полапать тебя. Моя мать сбежала с брокером, когда мне было три года. Я не виню ее. Должно быть, это не было особым весельем — быть замужем за тупым олухом, каким был мой отец. Но он был добрым, и я не позволю никому, кроме себя, сказать о нем плохого слова. Он угробил себя, пытаясь заработать деньги, чтобы содержать меня. Дело было в том, что я могла содержать его и себя, но он этого бы не вынес. Может быть, он думал, что синяки у меня на ногах наставил дятел, а может быть, он ничего не знал о синяках.

Я попросил:

— Прикури мне сигарету. Я не вполне уверен, что хочу слушать дальше.

Она снова рассмеялась:

— Никто никогда не хочет, но ты просил, так получай. Мой отец умер, когда мне было пятнадцать. С этого момента я обходилась вполне нормально. Я не говорю, что я вела разгульный образ жизни и что это было особым весельем, но я обходилась.

Она прикурила сигарету и вставила ее мне в рот.

— И я скажу тебе еще кое-что. Если ты не хочешь, чтобы я ненавидела тебя, никогда не предлагай мне денег, потому что я возьму их, а мужчин, дающих мне деньги, я ненавижу.

— Зачем тогда их брать?

— Я суеверна в этом плане. Если я когда-либо откажусь от десяти центов, я буду ждать потери доллара.

— Что ж, у меня недостаточно денег, чтобы сумма была достойна тебя, — хмуро сказал я, глядя в ночь.

Примерно в двух милях вверх по холму завиднелись огни Феирвью. Я прибавил ходу.

— Если ты планируешь получить что-либо от меня, сладенькая, то ты поставила не на ту лошадь.

— Не говори глупости, — кисло произнесла она. — Я ничего не ожидаю от тебя. Я всегда могу выиграть небольшую сумму денег, когда они мне нужны. Я играю в покер и могу добыть достаточно денег, чтобы хватило провести любую ночь в «Л'Этуаль». Это больше, чем мог заработать мой бедный, тупой олух. И еще, никогда не играй со мной в карты. Я жульничаю и ничего не могу с этим поделать, так что я обдеру тебя как липку.

— Ты делаешь себе превосходную рекламу. Что за странная идея?

— Ты сказал, что хочешь знать, что скрывается за знойным взглядом моих глаз. Я объясняю тебе.

— Ты делаешь это довольно скрупулезно.

Она взглянула на меня. Свет от панели приборов падал на нижнюю часть ее лица. Ее губы отсвечивали красным.

— Я сделаю тебе предложение, — неожиданно сказала она. — Как насчет того, чтобы выделить мне кровать в твоей паршивой маленькой хижине?

— Что ты сказала?

— Я предлагаю, чтобы я жила с тобой. От рентной платы за мою двухкомнатную квартиру, над которой бы глумилась и свинья, меня мороз по коже подирает.