Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине

Нагаев Герман Данилович

— Я не знаю, господа, правда ли это, — вполголоса заговорила сидевшая рядом с молчаливым военным белокурая женщина, — будто бы на днях арестовали Клавдию Кувшинскую — наставницу епархиального училища.

— Да, у нас тоже об этом говорят, — подтвердил учитель. — Слышно, у нее нашли запрещенные книги.

— Жаль. Это очень славная, очень милая девушка, — вздохнула хозяйка.

— Поговаривают, — опять оживился учитель, — что будто бы полицмейстер жаловался губернатору на ссыльных и просил ходатайствовать о том, чтоб их сослали

из Вятки в глухие места.

— Это бесчеловечно!

— И сошлют! — забасил военный. — В политических ссыльных начальство видит главное зло. Их считают распространителями крамолы.

— Ну какая у нас крамола? — усмехнулся Александр Александрович. — Вот в Петербурге, говорят, революционеры собираются создавать партию и выпускать газету.

— Как? Легально?

— Нет, разумеется, тайно.

— Да, свободолюбивые веянья становятся вое сильней и сильней, — заключил учитель. — Молодые люди никак не хотят мириться со старыми порядками… Вы как смотрите на это, молодой человек? — обратился он к Степану. — Слышал, вы учитесь в техническом?

— Да. Только поступил… Как смотрю, еще не знаю. Пока присматриваюсь…

— Ага! Видали? — привстал учитель. — Только поступил, а уже присматривается… Сейчас много среди молодежи таких, которые присматриваются. И они скоро, очень скоро заговорят… Да, они скажут свое слово. Это люди из деревень, из гущи народа…

После обеда гости уселись за лото, продолжая прежний разговор, и Степан ушел работать.

Уже поздним вечером, когда библиотека опустела, Степан зашел к хозяину.

— На сегодня хватит, Александр Александрович, приду в следующее воскресенье.

— Уж очень вы тщательно все делаете, Степан, можно бы попроще.

— Попроще никак нельзя, Александр Александрович… Ведь я понимаю, какие книги будут стоять на моих полках. Да и вообще я не люблю работать абы как.

— Это хорошо, Степан. Каждое дело надо делать по совести. А почитать ничего не возьмете?

— Хотел бы, да не знаю — можно ли?

— А что вы желаете взять?

— Писарева или Добролюбова.

Красовский удивленно приподнял седые брови и вынес книжку, обернутую в газету.

— Вот, возьмите, Писарев! Только сегодня вернули мне. Но смотрите, чтоб она не попадала на глаза начальству.

— Что вы, Александр Александрович. Никто чужой не увидит.

4

Степан приходил к Красовскому и работал по вечерам. Недели через две полки были отполированы и укреплены в простенке. До глубоких сумерек Степан помогал Александру Александровичу разбирать и устанавливать книги.

Его оставили пить чай, и с этого дня он сделался в доме Красовских близким человеком. По пятницам стал приходить на занятия «Кружка самообразования», где читались и обсуждались интересные, иногда и запрещенные книги.

В кружке занимались молодые люди из гимназии, духовной семинарии и технического училища. Изредка заглядывали девушки из епархиального.

Степан

чувствовал себя в этой среде неловко, многое из того, что говорилось, не понимал. Суждения, которые высказывались на кружке, ему казались очень миролюбивыми, он не всегда был с ними согласен. Его душа жаждала общения с другими, более зрелыми и решительными людьми. Он чувствовал, догадывался, что в городе существуют по-настоящему революционные кружки, догадывался, что именно в одном из таких кружков бывает его товарищ Николай Котлецов. Прямо спросить товарища он не решался, а тот не торопился посвящать Степана в свои тайны.

Перед рождеством, когда большинство молодых людей из технического получили стипендию и собирались разъехаться на каникулы, Степан пошел навестить брата и узнать, когда приедут за ними. По пути он заглянул на Московскую, в единственную в городе книжную лавку, и, подойдя к прилавку, стал рассматривать книги. Человек в черном дубленом чапане, стоявший рядом, вдруг взял его под руку. Степан открыл от изумления рот, узнав знакомые очки и черную окладистую бородку. Он хотел было закричать: «Евпиногор Ильич, какими судьбами?», — но человек в чапане поднес палец к губам и взглядом указал на дверь.

Степан понял. Немного порылся в книгах и вышел.

Спустя несколько минут дверь распахнулась, и Евпиногор Ильич, выйдя, тотчас завернул в ворота. Степан, осмотревшись, тоже вошел во двор.

— Евпиногор Ильич! Здравствуйте!

— Здравствуйте, Степан! Я вас еле узнал. Какой богатырь! Где вы? Как?

— Учусь в земском техническом.

— Вот как! Очень рад! А я вырвался на денек-два. Меня держат строго. Помните, тогда увезли с жандармами в Вятку, а потом — в Уржум.

— Ребята и наши родичи вас очень жалели. А я искал вас в Вятке. Книжечку вашу берегу, Евпиногор Ильич.

— Очень рад. Как же учитесь, Степан? Где бываете?

— Слава богу, учусь хорошо. Много читаю, бываю в кружке у Красовского.

— Знаю. Хорошо! Но было бы еще лучше, если бы вы связались с Трощанским. Это мой друг, ссыльный студент из Петербурга. У него собирается передовая молодежь, — Евпиногор Ильич порылся в кармане, достал записную книжку с карандашом и, подув на руки, написал адрес.

— Зайдите к нему как-нибудь вечером. Я увижусь с ним сегодня и предупрежу.

— Спасибо, Евпиногор Ильич, — радостно прошептал Степан, пряча записку.

— Да, вот еще что, мой юный друг. У вас в училище есть преподаватель Котельников. Это прекраснейший человек. Передайте от меня привет… В случае нужды — обращайтесь к нему смело. Ну, прощайте, Степан. Думаю, что мы еще не раз встретимся на трудной дороге жизни. Если сможете, запомните стихи:

Смело, друзья! Не теряйте

Бодрость в неравном бою,

Родину-мать защищайте,

Честь и свободу свою!

Он протянул Степану холодную худую руку и, гордо вскинув голову, вышел из ворот…