Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине
Шрифт:
Пока говорил белокурый студент, Степан присматривался к собравшимся. Тут были студенты, реалисты, несколько гимназистов и гимназисток, курсистки, семинаристы и даже, как ему показалось, рабочие. Он очень внимательно посмотрел на этих троих парней, сидевших, у самой двери, на их большие руки, на их строгие, сосредоточенные лица. «Конечно, это рабочие», — подумал Степан, и от этого почувствовал некоторое облегчение, уверенность.
Потом он перевел взгляд на другую сторону стола и вдруг в углу увидел широко раскрытые, изумленные, смотрящие прямо
«Как, и Колька здесь? — подумал Степан и потупился, чтобы не выдать своего удивления. — Вот, оказывается, к какой зазнобе он ходил и иногда, возвращался заполночь…»
После столичного гостя студенты из Казани, Москвы, Нижнего рассказывали о работе революционных кружков, предлагали поддерживать связи, обмениваться запрещенными книгами, расширять общение и дружбу с рабочими.
Степану тоже хотелось подняться и сказать такие же полные надежды и веры слова, но он знал, что не сумеет, и удержал себя. Зато сидевшая напротив и все время смотревшая на него белокурая девушка с длинной косой, будто уловила, почувствовала желание Степана и, вздрогнув, поднялась.
— Вы хотите говорить, Соня? — спросил Трощанский.
— Нет… то есть я вспомнила стихи. Они очень подходят. Они выражают наши чувства.
— Просим! Просим! — раздались голоса.
— Я не помню всех, но если позволите, я прочту те, что знаю.
— Пожалуйста! — разрешил Трощанский. Девушка встала и, преодолев смущение, начала, слегка приподняв голову, грудным сильным голосом:
— Вперед! Без страха и сомненья
На подвиг доблестный, друзья!
3apю святого искупленья
Уж в небесах завидел я!
Смелей! Дадим друг другу руки
И вместе двинемся вперед.
И пусть под знаменем науки
Союз наш крепнет и растет…
Пусть нам звездою путеводной
Святая истина горит;
И, верьте, голос благородный
Недаром в мире прозвучит!
— Браво! Браво! — послышались приглушенные голоса. Раздались восторженные хлопки.
Все встали со своих мест и бросились к девушке. Степану тоже хотелось подойти к ней, но он следил глазами за Котлецовым. Тот осторожно выбрался из угла, подошел к Степану и крепко стиснул его руку.
Этим рукопожатием было сказано все. Они быстро оделись и, попрощавшись с Трощанским, вышли.
Во дворе их догнали трое рабочих, которые сидели у двери.
— Послушай, парень, — тронул Степана за плечо чернявый богатырь. — Ты, никак, тоже мастеровой?
—
— Я с кожевенного, Иван Анучин! А это мои братаны Сашко и Егор. Знакомьтесь.
Степан назвал себя и представил Котлецова. Все пятеро пошли вместе.
— Вы тут часто бываете? — спросил Степан.
— Раза три были… Некогда часто-то наведываться. Другой раз с работы еле приползаем.
—. Что, устаете?
— А ты загляни как-нибудь — увидишь… Вам, студентам, полезно узнать, как живут рабочие… Придешь?
— Обязательно, Иван… Завтра можно? Мы в два кончаем.
— А чего же? Приходи! Спроси обжимную — я завсегда там.
Они остановились на углу, попрощались, как старые друзья.
Степан, пожимая заскорузлую руку Анучина, улыбнулся:
— Мы должны держаться ближе. Завтра ждите — придем!
Кожевенный и клеевой завод Лаптева Степан узнал издалека: от него несло кислым, вонючим запахом.
У ворот, в дощатой будке сидел, посасывая капокорешковую трубочку, сторож-старик.
— А где тут обжимная, дедушка?
— Никак наниматься идешь?
— Нет, товарища повидать.
Старик указал трубкой в глубину двора, на длинный кирпичный сарай.
— Ступай прямо через двор, к бойне. Услышишь, где коровы ревут.
В высоком продолговатом сарае были врыты в землю, на значительном расстоянии друг от друга, два дубовых столба. На них были надеты тяжелые, окованные железом колеса. Одно — внизу, на расстоянии аршина от земли, другое — на аршин выше. Втулка нижнего колеса вращалась на обитом железом столбе, опираясь на чугунный остов. Верхнее колесо было соединено с нижним ясеневыми спицами, в руку толщиной, которые располагались по кругу вершках в трех-четырех от столба.
Сооружение со спицами вращали вокруг столба длинные рычаги, в которые было впряжено по паре лошадей. Между спицами закладывались мокрые, выпаренные и очищенные от шерсти коровьи шкуры.
Степан, остановись у открытых широких дверей, откуда тянуло кислятиной, долго смотрел, как двое рабочих в кожаных фартуках просовывали тяжелую шкуру в спицы. Как потом, понукаемые погонщиком, лошади ходили по кругу. Сооружение скрипело, скрежетало, выжимая из шкуры воду.
Когда глаза привыкли к темноте, Степан в одном из рабочих узнал Анучина. Однако подойти он не мог, так как тот беспрерывно поправлял сползавшую шкуру.
Когда обжимка шкуры закончилась, Анучин с товарищем вытащили ее и бросили в тачку. Анучин, увидев Степана, подошел к нему, поздоровался.
— Ну что, насмотрелся, Степан, как мы работаем?
— Хлопотное дело.
— Эй, Ванька, чего стал? — послышался из темноты сиплый голос мастера. — Ослеп, что ли? Новые шкуры привезли. Закладывай!
Анучин бросился к обжимному станку. Шкуру заправили. Колеса натужно завертелись…
Анучин еще раза три подходил к Степану, но мастер кричал — и ему приходилось возвращаться к станку.