Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине
Шрифт:
Потом дружно, с песнями провожали невесту. Простились заполночь, и Степан пошел ночевать к брату.
Когда вошли в калитку, Павел на мгновенье остановился:
— Смотри, Степка, лошадь вроде бы наша?
— Да, Саврасый. Что-то стряслось, ведь еще сев не кончили.
Оба поспешили наверх, где светилось окно. Павел первый распахнул дверь и увидел склонившегося над столом брата Александра.
— Саша, ты?
— Где вы были, полуночники? Я с вечера дожидаюсь. Иван послал за вами… Дома беда — батюшка помер.
6
Отца
Народу, несмотря на посевную страду, собралось много. Николая Никифоровича крестьяне любили и уважали. Гроб от дома до кладбища несли на руках.
Степана, Павла да и других братьев, что жили в деревне, смерть отца оглушила неожиданностью. Они растерялись — никак не могли поверить. Всем распоряжался расторопный, хозяйственный дядя Вася. Отца отпевали в соборе. Потом всю родню позвали на поминки.
На второй день после похорон дядя Вася собрал племянников, позвал Ксению Афанасьевну.
— Не думал, не ожидал я, горемычные мои, что господь призовет Николая Никифоровича раньше меня. Богатырского здоровья был человек. Думали, век не износится, — а вот поди ж ты… Должно, самому богу было так угодно… Что делать? Видно, надо жить без него. Да и роптать грешно: всех вырастил, всех на ноги поставил. Можно бы повременить с мирскими-то делами, да время горячее — день год кормит. Вот и собрал я вас, чтобы спросить: что делать будем? Делиться али так жить?
— Меня бы лучше выделить, — угрюмо сказал Иван, опустив глаза, — у меня своя семья.
— И меня бы выделить, — поддержал Александр, — у меня двое растут — пора своим умом жить.
— Кто против раздела? — спросил дядя Вася/Стало тихо.! Степан кашлянул в кулак.
— Ты, что ли, против? — спросил старик.
— Я, как все. Я только хотел сказать, что дома жить не буду, а уеду в какой-нибудь большой город и сделаюсь мастеровым. От земли и от своей доли в наследстве отказываюсь в пользу матери и братьев, а, мне прошу выделить немного денег, на дорогу.
— Ты, Степка, с плеча-то не руби, а подумай наперед! — прикрикнул дядя Вася. — Впереди целая жизнь!
— Я твердо решил. От наследства отказываюсь и в дележе участвовать не буду.
Он окинул всех грустным, словно прощальным взглядом, вышел из избы и через огород зашагал в город.
Ему было жалко отца, которого он очень любил, и было мучительно тяжело сейчас, когда еще не улеглась боль утраты, говорить о разделе.
Хотя Степан твердо решил уехать в большой город, ему было больно думать о том, что дом с любимыми полатями, амбар и конюшни, сеновал, где он играл с Пашкой, разделят, сломают, перевезут на другие места. Он не мог, не хотел видеть разорения родного гнезда.
Он ни за что не хотел быть свидетелем споров между братьями, которые всегда жили в дружбе и любви. «Я уеду — тогда пусть и делятся…»
Придя в Орлов, Степан заглянул в поселянское училище, но там, кроме сторожа, никого не оказалось. Степан побрел к реке и
«Анна Васильевна! Кажется, так? Конечно… Разве я могу забыть?.. Где-то она сейчас? Может быть, в каком-нибудь соседнем селе? Эх, если бы теперь, вот сейчас, она снова пришла сюда… На душе так тяжело… Ну где — разве так бывает?..»
Степан посмотрел на реку, на далекие цветущие луга, на тихие, словно задумавшиеся леса, встряхнувшись, встал. День уже угасал. От деревьев падали косые длинные тени.
«Пойду домой, а завтра, если произойдет раздел, — . уеду в Вятку».
Он вышел к собору, перешел площадь и по обочине дороги направился в сторону своей деревни. Вдруг в переулке загрохотали колеса, послышался крик ямщика и на главную улицу выбежала сивая лошадь, запряженная в телегу, похожую на бричку, на которой сидели два жандарма в высоких касках. Степан поморщился и взглянул еще раз. Взглянул и остановился: между жандармами сидела та самая «учительница», которую он видел год назад.
Она была в темной накидке и маленькой шляпке. Взгляды их встретились. Она слегка приоткрыла рот, словно хотела что-то крикнуть. Он растерянно снял картуз и замахал рукой.
Телега прогрохотала мимо и скрылась в рыжевато-сером облаке пыли…
Вятка, с ее матовыми куполами, на этот раз вставала из тумана, как мираж. В промокшей одежонке Степан ежился от холода, жался спиной к вознице, наконец, расплатился с ним и, спрыгнув с телеги, пешком пошел по грязи.
Дул холодный, влажный ветер, и все вокруг было неприветливо, серо, тоскливо. Перебравшись на другой берег на пароме, Степан заторопился домой и застал Котлецова в постели.
Так как было еще рано, Степан не стал его будить, а, переодевшись в сухое, лег в постель и, согревшись, уснул крепким сном.
Когда он проснулся, Котлецова уже не было, на столе лежала записка:
«Степа! Всем сердцем сочувствую твоему горю. Мужайся, дружище, мы должны быть сильными духом! Пока ты ездил, мы опять понесли потери… Приезжай, поговорим. Я — в училище. Крепко жму твою руку.
Николай».
Пока Степан оделся, умылся, попил чаю, погода переменилась. Ветер разогнал тучи, и выглянувшее солнце залило город радостным, бодрящим светом,
Степан вышел на улицу и как-то сразу почувствовал себя лучше. Тоска отступила.
«Надо что-то делать. Или учиться, или уезжать в другой город. Пожалуй, здесь доучиться не дадут… Да и надо ли доучиваться, когда я уже имею специальность? Эх, нет Евпиногора Ильича, он бы дал хороший совет. Пойти к Красовскому? Нет, нельзя, за ним, наверное, следят. А Котельников? Он так душевно ко мне отнесся на экзаменах! Евпиногор в случае беды велел обращаться к нему. Чего же я? Дождусь, пока он будет один, и подойду. Может, в Нижнем или в Москве у него окажутся друзья? А может, и другое что посоветует…» И Степан зашагал в училище.