Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине
Шрифт:
— Прощайте! Заходите при случае, я всегда рад вас видеть. А о вашем протеже я позабочусь.
— Благодарствую!
Котельников поклонился, пожелал Степану успехов на новом месте и; передав свою визитную карточку, ушел.
Мастерская занимала небольшое полуподвальное помещение. Но в ней было чисто. Рабочих оказалось немного. Оборудование— самое простейшее. Изделия, которые выпускались в мастерской, были добротными, красивыми. Большие линейки, угольники, геометрические фигуры, несложные физические приборы —
— Ну-с, так что вы скажете, молодой человек? — спросил хозяин, когда они вернулись в контору.
— Мне понравилось. Буду рад у вас потрудиться. Вот только с жильем у меня…
— Хорошо! Сейчас я вам дам записку к одной старушке. Как договоритесь, приходите снова ко мне — получите аванс и перевезете свои вещи.
Степан хотел сказать, что у него нет никаких вещей, но осекся, побаиваясь, как бы хозяин не раздумал.
— Вам все понятно?
— Понятно. Благодарю вас… Но как же? Ведь я еще и паспорта не предъявил…
— Не беспокойтесь, рекомендации господина Котельникова для меня вполне достаточно.
3
«Старушке» Авдотье Захаровне еще не было пятидесяти, но ее сгорбило и состарило горе. В Крымскую войну она потеряла мужа, а два года назад в сибирской ссылке — единственного сына.
Она могла бы дожить свой век на те деньги, что оставила недавно скончавшаяся сестра, но Захаровна, как называли ее все в большом доме на Знаменской, боялась одиночества в пустой квартире и пускала жильцов. В одной комнате у нее жили студенты, в другой — двое молодых рабочих из мастерской Топорковых.
Комната, где жили рабочие, была просторной, высокой и светлой. Там стояли две простые кровати и
старинный кожаный диван. Степану было разрешено занять пустующий диван.
— Столоваться можете в кухмистерской, а если желаете, милости прошу у меня, вместе со студентами.
— Я бы с радостью, да не знаю, хватит ли заработка?
— Платите сколько сможете — я за деньгами не стою, — сказала Захаровна.
— Нет, уж я лучше по вечерам буду работать, но что положено — отдам.
— Вот вы какой? Это хорошо! У меня сын, Витюшка, тоже был карахтерный, царствие ему небесное.
— Умер, знать? — вздохнул Степан.
— Погиб то ли в тюрьме, то ли на этапе в Сибири. Молодой был, как вы. Тоже русый, высокий…
— Да? За что же его арестовали?
— Студентом был… В кружки ходил… потом и схватили… Совсем я одна осталась. Вот и пускаю молодежь, чтобы не скучно было. А деньги что? Господь с ними, с деньгами. Если человек хороший, я и даром пустить готова.
— Нет, так нельзя. Это обидно! Я буду платить, как все. Чтобы никакого стеснения.
— Ладно, ладно. Перевозите свои вещи и устраивайтесь как дома.
— Да у меня и вещей-то нет — обокрали в Москве. Я ведь за границу ехал.
— Обокрали? Этакого-то богатыря? Да как же так?
—
Захаровна всплакнула, сходила в свою комнату, вынесла кошелек, предложила Степану денег.
— Нет, не возьму. На первое время у меня есть, а потом заработаю.
— Может, из платья что подойдет. Ведь от Витюшки многое осталось.
— Благодарствую. Я обойдусь.
— Да вы не стесняйтесь, батюшка. Я от души. Как звать-то величать вас — не знаю.
— Степаном зовут, а по фамилии — Халтурин.
— Так, так. Очень приятно. Вы, Степан, может, пообедаете со мной?
— Спасибо! Некогда. Надо с хозяином перевоза рассчитаться и документ у него взять. — Я ведь перевозчиком на Неве работал.
— Ой, страсть-то какая! У нас каждый год на Неве столько народу тонет. Злая это, ненасытная река.
— Ничего, я привык… Так значит я ужо к вечеру приду, хозяюшка.
— Зовите меня Захаровной. Этак все кличут. А приходить — приходите в любое время. Я только днем ненадолго ухожу, а по вечерам — всегда дома.
4
Вечером Степан явился со своим узелком и застал в комнате двоих постояльцев, с которыми ему предстояло жить.
— Ну, давайте знакомиться, братцы. Халтурин Степан! — заговорил он весело, непринужденно. — Столяр-краснодеревец и гармонист. Буду жить у вас на диване. Работать у Топорковых.
Смуглый, с квадратным лицом, стриженный в «елочку» посмотрел на него исподлобья, глухо сказал:
— Мыловаров я, Серафим. Строгальщиком работаю.
— А, новенький! — усмехнулся другой, пивший чай за столом, белобрысый, с широким лбом и бойкими глазками. — Рад познакомиться. Милости прошу откушать чаю.
— Спасибо! — Степан протянул руку. — А зовут тебя как?
— Игнат Тимофеев Михайлов. А по кличке — «Сапун», — бойко отрапортовал белобрысый.
«Этот, видимо, бывалый малый, а тот — тюфяк», — определил Степан и, подсев к столу, спросил шепотом:
— А где же вам кличку дали?
— В бильярдной! — усмехнулся Михайлов.
— Почему в бильярдной?
— Я когда играю — издаю сильное сопение. Вот меня «сапуном» и прозвали. Под этой кличкой всему Петербургу известен!.. А ты, Степан, шарики не катаешь?
— Нет… — растерянно сказал Степан, соображая, не заложен ли в этой фразе какой-нибудь другой смысл.
— Жалко. Ну да я тебя обучу в два счета, — весело сказал Михайлов, — у меня недолго — все маркеры друзья!
— А работаешь ты где? У Топорковых?
— У них… Но это временно. Я, братец ты мой, бильярдный мастер. Работая с отцом да с дядей по знатным домам. А как отец помер, дядя мне отставку дал… Вот и пришлось на зиму пристроиться у Топорковых. Но я уйду от них, непременно уйду. Сапуна знает весь Петербург.