Кембрия. Трилогия

Коваленко Владимир Эдуардович

Стены носят следы грубоватого ремонта. Потолок черен от сажи. Но приходится признать: варвары поддерживают храм в пристойном состоянии. На собственный манер. Вместо масляных светильников – стойки для факелов. И плевать, что лепнина на потолке прокоптится.

Немало ценностей скопилось тут за десятилетия. Хвикке постоянно воюют – значит, ищут благосклонности богов. А для скитальцев, ищущих добычи и славы, Вотан – лучший покровитель. Ему и обещают при победе отдать часть добычи. Плохо пойдут дела – и половину. А как жадные твари зарвутся – так и всю посулят, лишь бы тот помог ноги унести да не взял до срока в дружину. Оно, конечно, пасть с мечом в руке почетно. Но лучше на годик позже. А еще лучше – на десять…

– А я еще сомневался! – торжественно возглашает Харальд. – Славная добыча. И брать ничего не нужно: уже в руках. Эх, таскать нам, не перетаскать! Жаль, придется делиться с армией наверху.

Сверлит Немайн вопросительным взглядом. Понятно, нормальный вождь добычу от войска не спрячет. Щедрость на чужое, бережливость к своему – таков хороший вождь. А Немхэйн…

– Отсутствие сокровищ заметят.

– И пусть заметят. Зато как приободрятся!

Старшая ученица

лезет в висящую на поясе сумку. Перо, бумага, медная чернильница‑невыливайка. Начинает что‑то писать. Покусывает кончик пера, хихикает – пакостно, как только ведьмы и умеют.

– Чтобы саксы больше приободрились, оставим письмо. Мол, вора не ищите: деньги Неметона взяла. Наставница, приложишь пальчик?

Сида заглянула. За Анной Ивановной переделывать не надо. Коротко и доходчиво: «Взяла казну, возьму и город». И правда, осталось расписаться и припечатать.

Начали таскать добычу. Харальд деловито спросил:

– Кожу забираем?

– Бери все подчистую! Наставница, веники зачем?

– Подметем.

– Услышат же!

– Если остальную возню не заметили – караула за дверью нет. А есть замок. Большой. Висячий. А что там дальше – потом посмотрим. Когда сестра планы привезет. Если отыщет. Зато смотреться как будет…

Добычу в лагерь внесли тихо‑тихо. До палатки Немайн. А вот уж оттуда – со всей помпой и с фанфарами! Чтоб саксы заметили. Тут часовые в подземном ходе ожиданием истомились: отыщут, не отыщут. Не нашли. Зато саксы обнаружили записку. И стало им совсем весело. Настолько, что горевать начали тут же, на месте. И не столько по деньгам.

Девичья любознательность Луковки принесла новую огромную добычу. Ох, и недаром уговорила она слазить в подземный караул именно воинов, говорящих по‑саксонски. А чтоб сидели тихо, приставила аннонскую лучницу в надсмотрщицы. Сама напросилась: тоже хлеба не надо, дай чего подслушать. Потом и не рада была: саксы за ширмой стенают и чуть не бороды себе с горя выдергивают. Воины, что понимают, перемигиваются, руки потирают. Большие пальцы – кверху. Это у одного. Другой рот зажал, на спину свалился и ногами сучит. Тихо. И уже ясно, что, как пост сменят, будет что послушать, а потом всласть пересказать ватессе. Но это же сколько ждать! Если бы беседа была еда, на слюнки б изошла. Целиком. А так выжила. Все выслушала. Ахала, охала, смеялась. А там потащила рассказчиков к Нион.

Ватесса смеяться не стала. Немедленно послала за Анной, богиней и Харальдом. Ну а кто еще в верованиях саксов разобраться может?

Харальд подтвердил: саксы боятся сглаза. Кружочки кожи, что вынесли с ценностями, не что иное, как жертвы. В Норвегии, когда воин посвящает себя Отцу Дружин, довольно простого пореза. А саксы народ подлый, им без залога веры нет – вот и оставляют в храме кусочек кожи. Имея часть чужого тела, великий ас такого может натворить, если кто обета не сдержит… Тут Харальд задумался, а подумав, пришел к выводу, что и представить не может, каков тут будет предел власти. Впрочем, посвящение Одину обычно означает согласие воина погибнуть в следующем бою – лишь бы войску досталась победа.

Анна, пожав плечами, заявила, что уж она‑то не ас. Но натворить гадостей человеку, имея кусок добровольно пожертвованной кожи, может немало. Даже со света сжить. Но никогда этого не делала, как христианка. Ей‑ей. Грех это. А что заказчик якобы может взять грехи ворожеи на себя – дурацкая байка. Опять же – на войне дозволено больше, да что епископ скажет? Если уж сиду за бой перед воротами судил.

Тут все на Немайн уставились. Мол, решай, матушка‑командирша. Как скажешь, так и будет.

– Я не черная колдунья, а честная христианка! Потому колдовать не будем, – решительно заявила Немайн. – Более того. Я не могу совершить многие таинства, но погребальная служба – то, что мне дозволено. Подобно капитану корабля. Еще, кстати, могу повенчать и окрестить. Только сейчас это не нужно, саксы же язычники. Останки саксонских воинов мы предадим земле со всем должным уважением. И пусть со стены видят – против мертвых врагов мы ничего не имеем. Мертвый враг – хороший враг.

– Там и останки живых! – встрепенулась Нион. – Ой, что я сказала…

– Верно сказала.

Тут и до Анны дошло. Великолепно! Те саксы, кто перед осадой посвятил себя Вотану, и так чувствуют себя неважно. Теперь у них нет уверенности, что они погибнут ради общего торжества. А если еще и церемонию провести – будут уверены, что полягут зря. Только…

– Наставница, кожи лучше сжечь. Саксы язычники.

Да и заставлять человека гнить заживо неделями слишком уж жестоко. Пусть умрут быстро!

К утру церемония была готова: перед широкими восточными воротами, посреди римской дороги – перед самыми рвами контрвалационной линии установили жаровню. Нион слегка развернула «скорпиончик» – не точно на ворота, а так, наискосок, веревки по земле валяются, в праще дорогущие свинцовые пули. Но со стены видно только расчет, что и камень пока к машине не тащит, и вообще – глазеет на сидовское волхвование, пока начальства рядом нет. У других зевак под плащами луки, а стрелы уже воткнуты в землю за частоколом, чтоб видно не было.

Началось с раздачи добычи. Что на поле развернут театр, в городе не догадались, у самих так и происходит: свары за каждую вещицу, раскроенные пополам тарелки. И даже чаша‑дароносица. Харальд прекрасно сыграл жадного варвара‑язычника. Может быть, именно потому, что он и есть жадный варвар‑язычник! Которому ничего не стоит упереться и от всякого разумного выкупа отказаться. Хочу половину золотой чаши, и точка. Понравилась.

Пришлось рубить. А церкви можно новую подарить. Саксы смотрели со стены, как примерно равный по силам противник делит их добро. Даже не взятое с боем – краденое. Непостижимо, мистически, но именно краденое. Впрочем, когда уводят столько золота, с точки зрения кельтов, это подвиг не хуже прочих. А если учесть, что родная сида чужое божество раздела – так и вовсе повод сочинить сагу. А щедрость? Сама ведь взяла, с малой помощью, а делит на всех… Они тоже готовились с вечера. Всем гарнизоном. Вязали фашины. Чинили большие щиты. Разбирали завал между

воротами. К каждой створке приставили столько людей, сколько вошло по ширине, – чтоб распахнуть быстро. Хоть какая‑то внезапность. Страх перед чужой богиней, загнавший за стены, после нескольких осторожных вылазок начавший подтаивать, вновь полыхнул полной силой. Неметона доказала божественные способности, не побоялась ссоры с самим Вотаном… И не то что ссоры – храм‑то под защитой величайшего аса. Мечом туда пройти можно, мечом можно пройти всюду. Но иным путем – только если твоя сила не меньше той, что защищает. Неужели она настолько могущественна? Жуть! Но именно жуть, пронизывающая до костей, как злой январский ветерок, гнала вперед изрядную часть саксов. Даже обычная ведьма сживет человека со света, заполучив большой кусок его кожи. Иной и пряди волос довольно или ногтей – потому, соскоблив, их следует сжечь. А богиня? Хорошо, ночью заняться не успела. Но вот сейчас поделит добычу, и… Жаровня стоит явно не для плавки золота. И все‑таки саксы ждали. Чтоб не делать вылазку напрасно. Ждали, пока Неметона не закончила радовать войско и не перешла к камланию. Если б саксы знали фарси… Текст – точнее, латинскую транслитерацию – и перевод короткой речи Немайн переписала и раздала важным людям для сверки и хранения. Каждый подписала и пальцем запечатала. Анна поняла: сида собирается ходить по грани между молитвой и колдовством. Потому и зафиксировала слова – одну букву изменить, и получится не так, но теперь ее речь в тисках чернил и чужого языка. Как страшно звучат слова из далекой страны на востоке… Кожи приносят на плаще, а плащ – на носилках из сложенных вместе мечей и копий. Копья камбрийские, мечи – ржавь из той же сокровищницы. Предельный почет. Саксы видят, но не успокоятся: казнь тоже бывает почетной. Под жаровней разводят огонь. Вот он – обряд призвания. Не демонов, не фей – саксов! Ворота распахнулись, толпа за ними бросилась вперед. Быстро, но недостаточно быстро. Люди Луковки навалились на веревки – первую шеренгу смело под ноги бегущим, торопящимся забрать роковой заклад. Они не видели картечного выстрела, до этого камнемет только булыжниками кидался – и снес‑таки пару зубцов со стены. В первый ров летят связки хвороста. Полить бы маслом, да поджечь, – но ближний ров мешает. Остается следить, как лучники рассыпаются вдоль частокола и начинают дергать из земли стрелы. А саксам еще второй ров заваливать. Нион лихорадочно готовит камнемет к новому выстрелу. Анну с Немайн ждет иная работа. Тренога уже стоит, водрузить на нее «скорпиончик» дело недолгое. А что взводной механизм с «Пантеры» не снять, так на то есть ворот. И ворот крутить ей, Анне… В крепость вернулись немногие. Назначенных Вотану среди них не осталось. За линией камбрийских укреплений полыхал костер. Немайн почтила ярость обреченных и с павшими врагами поступила достойно. Это немного утешало, как и то, что павшие в бою избегли мучений колдовской гибели и удостоились чертогов Вотана. Иные вспомнили – Отец Дружин еще и Предатель Воинов. Ему угодна смерть героя, потому рано или поздно, но помощь его заводит в безвыходное положение. И теперь он это сделал, потому и храм не защитил. Ударь камбрийцы на приступ, пока гарнизон во всем изуверился – глядишь, и одолели б. Но Немайн вместо приступа продолжала углублять рвы и готовить предполье, радуясь, что поредевший гарнизон почти не вредит работам. А десять дней спустя из‑за дальних холмов показалась стена алых щитов. Ополчение Хвикке явилось выручать столицу. В маневренной войне один всадник стоит десятка пехотинцев. А в осадной? Саксы осторожничали, и понять их было можно. В прошлый раз они атаковали вдвое уступающую армию, стоящую без укреплений, и проиграли вчистую. Попробовали засаду – трое на одного, – не вышло, а ноги унесли немногие. Теперь их было впятеро больше, но червяк сомнения глодал и угрызал. Хотя бы оттого, что вдоль дорог продолжали действовать камбрийские всадники. Ополчению удалось собрать достаточно людей, но совершенно недостаточно припасов. Рыцари Клидога недаром считались доками по доставлению соседям мелких неприятностей – угонять скот и грабить обозы у них получалось весьма ловко. Увы, если пищу и корм для лошадей кередигионцы находили в изобилии, стрел им не хватало. Их обоз давно и благоразумно стоял внутри одного из лагерей – напротив южных ворот Глостера. Теперь, когда Хвикке вернулись к столице, это означало: каждый новый рейд отныне будет начинаться прорывом. Впрочем, у саксов не оставалось времени – армия Британии подходила к границам. Несколько дней – и появится конница. Еще через пару дней силы сравняются. А ведь у бриттов еще и богиня! Ну и как ее атаковать? Вот и медлили. Построили лагерь. Принялись совещаться в который раз. Ничего не выходило. Все путал крик Неметоны. Но, натешившись буйной перепалкой в большом шатре, идея на саксов снизошла. Пленники, кого захватить удалось, все признавали: богиня поет опасливо. Своих задеть боится. По легендам тоже так значилось. Выходило: если перемешаться в кучу, ничего у нее не выйдет. Или петь не станет, или распугает вообще всех. Что тоже неплохо: саксов больше, саксы храбрей – значит, оправятся раньше. Решено: ставка на свалку! А как добраться? Конницы нет. Место вокруг голое, а еще лезть через рвы и частокол… Но придумали! Расходились веселые. Но больше всего довольны оказались не они, а пятеро аннонских бардов. Если бы счастье было светом, ночи бы не было. Стало можно уволочь взбалмошную сиду, вздумавшую лежать в десятке шагов от чужого лагеря. Хорошо хоть одеться в черное согласилась и личико сажей перепачкала. Не целиком, как все, а полосками. Долго убеждала, что так лучше, да так и не уговорила. Ну что она понимает в скрадывании, налетчица! Зато счастливая: белки глаз и не видны совсем. Их‑то сажей не замажешь. Если бы возмущение было тьмой, утро в тот день не наступило бы вовсе. Немайн совсем сошла с ума – захотела лезть в город. Перед тем, правда, подняла Анну, Ивора да пророчицу. Велела отобрать лучших лучников. Придать аннонцам, выставить в дальний караул, за рвы. Осторожно. Чтоб на готовые саксам подарки не наткнулись. Бить всякого, кто попробует пустить к крепости летучую стрелку. Саму стрелку вместе с запиской немедленно ей. Как из города вернется. Пророчица тоже умом тронулась.